-- А почему сабли?
-- Так на поле подобрали.
А что, я разве половчанина зарезанного саблю в лесу нашёл?
-- А - торкская?
-- С нами был. Помер.
Опять правда. Фатима торка изображала. И этот торк в её лице помер под телегой от множественных внутренних кровоизлияний.
-- А почему у неё голова без волос?
-- А ты, дед, на спину её посмотри. Она вся сожжённая.
Что да - то да. Что к бритой её голове спина отношения не имеет - отдельный вопрос. Ты сперва догадайся, что спина не от костра сгорела, а от солнца. Хотя и видно, но надо спросить. Не спросил. И про другие бритые части тела он не расспрашивает. Или не заметил? Про меня тоже - ошейник-то у меня на шее. Все ясно - раб с госпожой. Я на жалость давлю. Дескать, страшно было, на болоте - и мухи кусачие, и гады ползучие, и леший с болотником. А уж на хуторе и вовсе... Помоги, добрый человек. Прими, обогрей, накорми. Бог не забудет доброго дела. И мы с госпожой боярыней - тоже.
Мешки на одно плечо, Марьяшку на другое, с той стороны её дед подпёр. Пошли-потопали. По тропиночке вверх. А там хуторок немаленький. Не боярская усадьба - нормальный смердовский. Две бабы во дворе. Молодка беременная и пожилая - деду жена. А дед-то и не дед - просто мужик лет сорока с густой бородой. Сын его вылез откуда-то. Лоб здоровый, детишки какие-то за юбку мамкину прячутся. Марьяшу сразу в баню потащили. Порезы промывать. Старые и новые. А я куда бы лечь-поспать ищу. Вчерашняя ночь без сна прошла и вообще как-то мне порубленные на той усадьбе живости не добавили.
-- Вон сенник - там и ложись.
Я мешки подхватил. Дед их как-то задержал рукой. Ни слова не говорю, просто глянул на него с вопросом.
-- Так... я... эта... помочь хотел. Донести. Тяжело ж.
-- Спасибо, сам. Постирушку бы.
-- Дык... Ложись там - невестку пришлю забрать.
Сенник большой, хорошо сделанный. А сена мало - что с прошлого года осталось. Начал барахло перебирать - пришла молодка. Все через плечо моё заглядывает. Не люблю. Сгребла сено к стене: как-то странно - в тёмный угол у стены с воротами. Я как-то привык подальше от входа. Да и грести не надо было бы. Ряднину на сено бросила, другую - сверху. Тут-то больше овчиной накрываются. Кису ногой зацепила будто случайно. Звяк послушала. Стоп, Ванюха. У тебя еще и паранойя начинается? Нормальные люди, тихие селяне-хуторяне. Православные, семейные. Что-то тебе все мнится да мерещится. И не спится почему-то. Прошёлся по сараю. Сходить что-ли Марьяшу проведать? Тут из-за стены сквозь щель в углу, голос деда:
-- Ну чё?
-- Дык, постлала как ты велел, свекор-батюшка, лёг он. Вот платье всякое стирать сунул. Может подождём покуда баба очухается - хай она сама тряпки эти...
-- Иди-иди. Это её? Вроде и вправду боярыня. Тогда, глядишь, втрое цену возьмём. И тебе на платочек новый хватит. Иди и чтоб чистое все было. А бабу... Ей не того будет.
-- Ох и кобели вы с сыночком. Ой!
-- То-то, сиськи-то подбери. У этой-то побольше твоих будут. Помнём-покрутим. Побалуемся мы, с сыночком в очередь. Да и то сказать - когда-то еще случай выпадет на боярыне покататься. На седьмице купец сверху придёт - ему обоих и сдадим. А остальное - в деревне приказчику. Ты смотри, пойдёшь за коровой - болтать не вздумай. А и то - лучше пусть матка сходит. Хлопчик-то спит поди?
-- Дык, он, вроде, сразу улёгся. Только... крученный он какой-то.
-- И чё? Накину сетку на сонного, и пусть хоть как крутится. Я так и матерых мужиков брал. А после в погреб. Без еды, без воды, без света божьего... в три дня шёлковым будет.
Хлопок, видимо, ладони по заднице молодки. Её очередное ойканье и удаляющиеся шаги к пруду на другой стороне хутора. Его шаги вдоль стены к воротам сарая... Я... меня... снова в подземелье, снова без еды, воды, света... Снова - 'шёлковым'... Я повтора Саввушки не... не хочу, не переживу, не вынесу... Не буду!
Хозяин дошёл до ворот, осторожно приоткрыл створку, заглянул внутрь, в сторону моего ложа. Меня трясло. Я стоял у косяка ворот, с другой стороны от моей постели, какая-то палка попала под руку. У косяка стояли прислонённые две косы. Я автоматически подхватил меньшую. Хозяин, не отрывая взгляда от лежанки, тихохонько вошёл внутрь, растопыривая небольшую рыбацкую сеть на руках, двинулся в ту сторону. А я, затаив дыхание, на цыпочках за ним. В углу было темновато. Ему пришлось наклониться, выглядывая положение тела предполагаемой жертвы. И тогда я вскинул косу над головой, резко выдохнул и вогнал эту ублюдочную косу в его натянувшуюся на спине рубаху. Сверху вниз, изо всех сил, прямо рядом с левой лопаткой.
Удар получился сильным - крестьянина бросило лицом вниз прямо на мою постель. Коса ушла в тело на всю длину, до самого обуха. Мужик дёрнул ногой раз, другой и затих. Через пару секунд в полной тишине я услышал бульканье - из его рта на мою постель выплёскивалась кровь.
Выдернуть косу за конец древка не получилось. Пришлось перехватить у самого обуха, рывком вытащить. Тело осело, из разреза на спине пошла кровь, пятно стремительно расползалось по рубахе. Я накинул на спину крестьянина ряднину, подобрал с пола клок сена, отошёл к стене и стал протирать косу. Автоматически. Никаких мыслей. Только ошеломление. От услышанного, от сделанного. Не знаю, сколько я так простоял, механически повторяя одно и тоже движение. В какой-то момент рядом уловилось движение. Передо мной стояла внучка хозяина. Девчонка лет шести-семи, чуть младше той, что я видел на той стороне реки на иве. Как она вошла внутрь? Она что-то меня спрашивала.
-- А дедушка спать лёг?
Я кивнул.
-- А тебя на лодии увезут?
Я снова кивнул, не задумываясь и не понимая.
-- А ты будешь драться, когда тебя гречникам отдадут?
Я снова кивнул.
-- Не, не надо. А то они будут тебя кнутом бить, больно.
Добрая девочка. Спасибо за совет. Значит, гречники. Купцы греческие. Или наши, кто ведёт торговлю с греческими городами. Рабы составляют треть русского экспорта в Византию. Ещё Ярослав Мудрый этим хвастался. Дескать, во множестве продаём рабов русских, и товар сей весьма хорош.
Треть - если считать по деньгам. По объёму - две трети. И мы с Марьяшей должны быть в их числе. Пока я медленно переваривал это, девочка подошла к телу своего деда и заглянула под ряднину. И отскочила, прижав руки ко рту. Медленно отступила на пару шагов. 'Сейчас заорёт и бросится бежать.' Она метнулась мимо меня к выходу, набирая воздух для крика. Но не успела - я автоматически крутанулся на месте, выбрасывая горизонтально по кругу косу на уровне пояса, чтобы остановить её. Коса носкам вошла в доску стенки сарая. Уровень моего пояса для девочки оказался уровнем её горла. С разбегу она врезалась в наточенное лезвие, дёрнулась в сторону и отскочила, зажимая разрезанную шею ладонями. Пару секунд смотрела на меня, потом из под ее пальцев потекли струйки крови, она отняла ладони и посмотрела на них, попыталась вздохнуть, чтобы закричать. Кровь хлынула маленьким фонтанчиком, её повело назад и она осела вдоль стенки на землю. Секунд пять мы смотрели друг другу в глаза. Затем они у неё закрылись. Кровь полилась свободно, без ритмических выплесков. Все.
Нет, не всё. На хуторе здоровый молодой мужик, который зашибёт меня одной левой. За убийство своего отца и дочки. Оторвёт голову и в кусты забросит. Как у мальчишки на том берегу. И не будет у меня ни креста, ни костра, ни трети миллиона спасённых детей. А еще есть здесь две бабы, которые или сами со мной справятся, или поднимут крик. И тогда такой же точно конец. Или убей их, или сдохни. Вместе со своим долгом перед этими ублюдками. Которые торгуют друг другом, которые продают в рабство и насилуют беженцев. Которые твои предки. У которых дохнет треть миллиона их детей. Которых ты собрался спасти. Одну из которых ты только что убил. Зарезал. Косой. Как настоящая смерть.
Носок косы глубоко ушёл в доску стенки. Подёргал - не вылазит. Посмотрел на свои вещи - там две
