меня за голое запястье. Или за шею.
— А разве матери нужно угрожать собственному сыну, чтобы он с ней пообедал?
Да уж, уела.
Мама кладет сумочку и усаживается на диван в отдельной кабинке в ресторане «Торияма», нам с Барроном достаются стулья. Снова натянула перчатки. Я внимательно их рассматриваю: как же она умудрилась так быстро снять одну? Но мать, заметив это, бросает на меня неодобрительный взгляд, и я принимаюсь пялиться на столик из бамбука и развешанные по стенам кимоно.
Наряженная в черное официантка разливает чай. Челка у нее короткая, а в носу блестит сережка, похожая на капельку абсента, — симпатичная девчонка. На бейдже написано «Джин-Сьюк».
Баррон заказывает большой набор суши.
— Его ведь в лодке подадут? — Брат показывает на повара, нарезающего рыбу: над ним на полке выстроились в ряд лакированные деревянные лодки, некоторые даже с мачтами. — А то в меню написано «в лодке», а я в прошлый раз заказал, и мне принесли на тарелке. Так что хочется удостовериться.
— Сделаем в лодке, — обещает Джин-Сьюк.
Я отпиваю жасминового чая, такой горячий — чуть горло не обжег.
— Так вот, — Баррон обращается уже ко мне. — У нас на примете один простачок. Серьезное выгодное дело. Вполне пригодился бы помощник. А тебе бы пригодились деньги. К тому же мы ведь семья.
— Семья прежде всего, — добавляет мама.
Сколько раз она мне это говорила — и несосчитать.
Так и тянет согласиться, даже после всего происшедшего. Раньше я мечтал, чтобы брат попросил помочь в какой-нибудь афере, мечтал доказать: хоть и не мастер, могу мошенничать наравне с лучшими. А мать с братом и есть лучшие из лучших.
Но теперь-то точно знаю: я мастер, мошенник и, возможно, убийца. Теперь я мечтаю доказать лишь, что могу измениться, стать не таким, как они.
— Спасибо, но нет.
Баррон как ни в чем не бывало пожимает плечами.
Мама тянется к чашке затянутой в кожаную перчатку рукой. На указательном пальце сверкает кольцо с большим голубым топазом и маленькими бриллиантами. Новое. Откуда, интересно? Меня передергивает. На другой руке еще один перстень — камень красноватый, словно в стакан воды добавили капельку крови.
— Мам, — нерешительно начинаю я.
Она смотрит на меня, потом опускает взгляд на свои руки и вскрикивает, польщенная:
— Ах, это! Я встретила такого очаровательного мужчину! Само совершенство! А какой превосходный вкус!
Мать взмахивает рукой, демонстрируя топаз.
— Я тебе именно про него говорил. — В ответ на мой непонимающий взгляд Баррон досадливо приподнимает брови и шепчет: — Ну, тот простачок.
— Ага. А второе кольцо?
— Вот это? Старое? — Мама вытягивает вторую руку, и бледно-розовый бриллиант вспыхивает в свете флуоресцентных ламп. — Тоже подарок. Уже сто лет его не надевала.
Вспоминаю про фотографии, которые нашел во время уборки нашего дома. На снимках мама в старомодном корсете позировала для невидимого фотографа. Не для отца. У него еще на пальце было дорогое обручальное кольцо. Интересно, не связаны ли как-нибудь тот человек и розовый бриллиант?
— А кто его подарил?
— Твой папа. У него вкус просто потрясающий. — Мать будто подначивает: «Попробуй, поймай на вранье».
— Я просто подумал, не стоит его надевать в такие места. Вот и все. Его же могут украсть, — улыбаюсь так, чтобы она поняла — меня вокруг пальца не обведешь. Кажется, будто в ресторане сейчас только мы вдвоем.
Мама смеется. Баррон недоуменно переводит взгляд с меня на нее, словно разговор идет на непонятном ему языке. Пусть. Сегодня ради разнообразия секретная информация есть у меня, а не у него.
Официантка приносит заказ. Кладу в соевый соус побольше васаби и обмакиваю туда сашими. Рыба соленая на вкус, а васаби такой острый, что прошибает до самого носа. Баррон наклоняется поближе:
— Хорошо, что ты с нами пообедал. А то в школе, по-моему, ты психанул слегка.
Когда они меня забрали, время обеда давно прошло, и сейчас в ресторан как раз подтягиваются желающие поужинать.
— Ты сейчас переживаешь естественную реакцию на смерть Филипа. — Брат, как всегда, говорит с такой искренностью в голосе, что немедленно хочется ему поверить. — Пытаешься осмыслить то, что с ним случилось, и не можешь и поэтому пытаешься осмыслить что-нибудь другое.
— Может, и так.
— Именно так, вот увидишь. — Баррон ерошит мне волосы затянутой в перчатку рукой.
Джин-Сьюк приносит небольшую кожаную папку с чеком, и мама достает одну из своих многочисленных ворованных кредиток.
Увы, карта не срабатывает, и девушка отдает ее обратно с извинениями.
— У вас наверняка кассовый аппарат сломался, — мать почти кричит.
— Все в порядке, — я достаю бумажник, — у меня есть.
Но тут Баррон поворачивается к официантке:
— Спасибо, все было прекрасно.
И хватает ее за запястье голой рукой.
Девушка, кажется, растерялась, но через мгновение широко улыбается в ответ:
— Это вам спасибо! Приходите еще.
Мои родственнички встают и направляются к выходу, а я остаюсь смотреть на Джин-Сьюк. Как же объяснить ей про измененные воспоминания?
— Что сделано, то сделано, — говорит мать.
Семья прежде всего.
Воспоминания уже стерты. Можно поставить Баррона в затруднительное положение, но пропавшую память не вернешь.
Так что я встаю, отодвигаю стул и тоже выхожу из ресторана. Как только мы оказываемся на улице, хватаю брата за плечо.
— Ты спятил?
— Да ладно! — Он улыбается так, будто только что отколол замечательную шутку. — Платят только неудачники.
— Я понимаю, другие люди тебя не волнуют, но ты же наводишь при этом бардак в собственной голове. Рано или поздно израсходуешь все воспоминания. От тебя же ничего не останется.
— Не волнуйся, если забуду что-нибудь важное — ты мне напомнишь.
Мама смотрит на меня, глаза у нее блестят.
Да. Правильно. Что сделано, то сделано.
Они высаживают меня в Уоллингфорде, возле моей машины.
— Погоди-ка. — Мать достает из сумочки ручку. — У меня появился чудный маленький телефончик! Возьми номер.
Баррон закатывает глаза.
— Но ты же ненавидишь мобильники!
Она не обращает на мою удивленную реплику внимания и записывает номер.
— Держи, детка. Звони в любое время. Я тебе сразу же перезвоню с ближайшего автомата или городского.
