ними развёртывались картины панического бегства немецких колонизаторов, осевших в Литве.
В Приморском парке под клёнами танкисты похоронили своих друзей, отдавших жизнь за освобождение Советской Прибалтики. Жёлтые листья, кружась, ложились на свежие могильные холмы, под которыми похоронили павших героев. Живые думали о том, как после войны они вернутся к взморью и навестят эти родные могилы.
В прибрежных рощах затихла перестрелка. Провели пленных. Наши танкисты стояли на берегу моря. Она открылось победителям за дюнами, поросшими сухим, звенящим под ветрами ивняком. Туман, как занавес, поднялся, открывая тёмно-сиреневые морские дали Балтики. Море катило большие волны, казавшиеся издали стальными. У берега они мельчали, голубели, тихо плескались у ног танкистов. Легко дышалось на морском просторе. Легко дышалось от сознания победы. В порыве радости танкисты черпали пригоршнями балтийскую воду, кричали 'ура', грохочущими залпами нарушая безмолвье побережья.
Под грохот салютов танкисты налили морской воды в походную солдатскую флягу и на ней написали: 'Москва. Кремль. Товарищу Сталину'.
Берег Балтийского моря
Кантемировцы
То были решающие дни Великой Отечественной войны. Уже выдыхалось немецкое наступление на Сталинград, уже рабочий класс дал своей армии тысячи танков, и Сталин приказал свести их в мощные танковые соединения и двинуть в далёкие рейды, нанести ими глубокие, сокрушительные удары врагу.
Наступили бессмертные дни сталинградского наступления.
К этому времени гвардии старшина водитель танка Курнышев, впервые увидевший немцев в бою под Смоленском, уже прошёл жестокую школу войны. Её прошли бывший московский шофёр, пожилой водитель танка Николай Горин, бывший фрезеровщик Московского завода 'Геодезия' Василий Чуйкин, Николай Андрушкевич, бывший тракторист Шалин и тысячи других.
В лютый мороз декабря 1942 года, когда над голубыми полыньями Среднего Дона клубился туман, на маленький плацдармик за Доном, у селения Мамон вышли танкисты генерала Полубоярова. Стрелковые части на ряде участков прорвали передний край обороты противника и уже дрались за углубление и расширение прорыва. Перед танкистами тогда были снега бескрайних задонских степей и сильно укрепившийся враг.
Перед ними была неизведанность первого рейда и далёкая цель: Кантемировка.
Генерал Полубояров ждал тогда от командующего фронтом генерала Ватутина сигнала 'вперёд' и ещё и ещё раз перед вводом в прорыв старался представить себе, что ждёт его соединение в глубине обороны врага.
Он должен был вести своё соединение на внешнем правом фланге Юго-Западного фронта, левее шли его соратники — генералы танковых войск Баданов, Бахаров, Павлов, Русиянов.
Вместе с генералом ждали сигнала 'вперёд' все танкисты, и, положив руки на рычаги, ждали сигнала водители. Они знали, что им предстоит в этой операции сыграть важнейшую роль, знали, что кругом будет враг, что ждут их неисчислимые, а главное, неизведанные препятствия, что при малейшей неисправности машины или перерасходе горючего она останется одиноко в открытой степи, ибо соединение, не задерживаясь, пойдёт дальше.
В 11 часов 30 минут по сигналу 'вперёд' танкисты рванулись, пошли, проникли за передний край обороны и там наскочили на минные поля. Под глубоким снегом вмёрзли в землю противотанковые мины. Они рвались снизу, и танки косо оседали. Из-за скатов высот били противотанковые пушки, а сверху падали тяжёлые авиационные бомбы, от взрывов которых подпрыгивали танки. На снегу, почерневшем от копоти, горели танки, и донские ветры тянули над степью чёрные облака. В голове корпуса, под огнём снарядов и бомб, впереди, появился генерал Полубояров. Он отвёл танки назад. Сапёры и танкисты под огнём, кропотливо разрывая снег, извлекали мины и прорывались в глубину вражеской обороны.
Тогда у немцев ещё были крупные резервы, и день за днём, ночь за ночью на пути к Кантемировке грохотали бои. День за днём, ночь за ночью сидели за рычагами водители Чуйкин, Андрушкевич и сотни других.
Снег сквозь щели проникал в танк, слепил глаза, стыли танки, застывали до оцепенения люди, покрывались, как латами, льдом, их руки липли к рычагам, ноги в звенящих валенках примерзали к педалям. Дороги на Кантемировку были прочно прикрыты врагом, да и часто они заказаны танкистам: танкисты шли целиной по глубоким снегам, моторы танков перегревались, расходовали лишнее горючее. Танки могли не дои ти и превратиться в неподвижный обоз.
Обходя врага целиной, балками, танкисты ночью ворвались в Кантемировку. Её гарнизон был разгромлен, немногие немцы бежали по снегу в нижнем белье.
Одновременно с ударом на Кантемировку по донским степям веером разошлись танкисты других соединений на Тацинскую, Миллерово. Здесь, в глубоком вражеском тылу, они становились хозяевами театра военных действий. Впервые в истории танковых войск соединениям, сражавшимся в сталинградской операции, Сталин присвоил наименования, и имя 'Кантемировская' с тех пор вышито золотом на знамени танковой дивизии.
Только одну ночь стояло соединение Полубоярова в Кантемировке и к утру получило по радио новый приказ наступать на юг. Кантемировцы ворвались в Краматорск и, наконец, в Красноармейское. Рассечена была последняя железнодорожная коммуникация немцев в Донбассе, потрясён их фронт. Глубина наступления достигла сотен километров. Одновременно нарастал кризис борьбы. Чтобы избежать катастрофы, враг стянул вокруг Красноармейского все силы, подвёл танковые дивизии СС. Завязалась ожесточённая борьба. Загорались танки, но экипажи снегом засыпали огонь, тушили его шинелями и, потушив пожар, снова сражались или шли вперёд в горящем танке, стреляя, задыхаясь в дыму, или, выскочив из танка, сорвав друг с друга тлеющие телогрейки, дружно дрались в пешем строю. И, как часто бывает в зимних боях, в самый критический момент борьбы поднялась метель: снега замели пути, прекратился подвоз горючего и снарядов.
Отстаивая Донбасс, погиб командир бригады Шабанков, именем которого названа улица в Красноармейском, тяжело был ранен командир другой бригады Лихачёв.
Водитель Николай Горин получил приказ вывезти Лихачёва через расположение врага в глубокий тыл.
Глухая зимняя ночь… Вокруг снега и снега… Едва темнеет в степи накатанная дорога. И вдруг впереди из мглы навстречу танку Горина появилась колонна немецких машин и орудий. Секунда раздумья — и танк пошёл на таран. Головная автомашина долго не давалась, откатываясь, ускользала от гусениц, наконец, во что-то упёрлась и под гусеницами 'Т-34' заскрежетало железо, засверкали огоньки загорающихся моторов, завопили немцы. Разворачиваясь вправо и влево, Горин ударами сбрасывал орудия с дороги в канавы прошёл по колонне и исчез в ночи, оставив за собой пылающую дорогу. Остерегаясь новой встречи с врагом. Горин свернул с дороги, пошёл целиной, обходя деревни и сёла; раненый комбриг по компасу давал направление. Но ориентиры сливались со мглой, глаза колол снег, глазницы ломила усталость, одолевал сон; сидящий рядом с Гориным радист крутил ему цыгарки в палец толщиной и длиной, чтобы хватило на 15–20 километров, но и крепкий табак не помогал. Наступала состояние, когда человеку кажется, что он не спит, мозг как будто работает, руки и ноги совершают автоматически движения, но рядом с реальным вертится дикая фантастика, глаза закрываются и нет сил поднять веки. Человека одолевала наступавшая от усталости знакомая на войне галлюцинация мысли. Горин приказал радисту толкать его тяжёлым ключом в бок, прогонять сон. За спиной во тьме танка стонал комбриг, ему становилось всё хуже, и, опасаясь, что по целине он комбрига не довезёт, Горин опять свернул на дорогу. Он проносился днём по длинным, казалось нескончаемым, улицам станиц, занятых немцами. Зыбкие, узенькие мосты грозили обвалиться под тяжестью танка, малейший просчёт — и гусеница скользнёт с моста, танк застрянет, и это будет равно гибели. Но Горин проскакивал мосты, экипаж танка с хода бил
