— Мара, Сантьяго хочет, чтобы ты жила в общежитии, а не в отдельной квартире.
— Если бы он этого хотел, прислал бы, как положено, заявку, — невольно улыбаясь, ответила Марисала.
— Это не смешно, — нахмурился Лайам.
— А по-моему, смешно. Подумай, Лайам. Сантьяго — такой аккуратист! Тебе не кажется, что для сеньора Совершенство это слишком крупный промах?
Лайам окинул внимательным взглядом девочку, стоящую перед ним. Нет, женщину, напомнил он себе. Марисала по-прежнему выглядит на пятнадцать лет и одевается как подросток; однако ей двадцать два. Она — совсем не ребенок.
— Ерунда какая-то! — продолжала возмущаться она. — Я проделала такой долгий путь, и вот теперь выясняется, что мне негде жить! — В уголках ее рта снова заиграла улыбка. — Почти такая же ерунда, как эта дядюшкина идея насчет шефства надо мной.
— Опекун тебе не нужен, и я это знаю не хуже тебя. — Лайам старался говорить спокойно, хотя в душе его с той самой минуты, как он увидел ее в аэропорту, кипели самые бурные чувства. — Но дело не в этом. Сантьяго попросил сделать ему одолжение. Как я мог сказать «нет»?
— Очень просто. «Нет». — Марисала пристально смотрела на него; ее карие глаза сейчас казались почти черными. — Вот так. Хочешь, покажу еще раз? Открываешь рот и говоришь «нет». Совсем нетрудно.
Лайам взглянул в смеющиеся глаза девушки — и вдруг с ослепительной ясностью понял, что все эти годы он не жил, а существовал.
Марисала была удивительно красива, хоть и не выставляла свою красоту напоказ. Случайный встречный не обернулся бы на нее на улице: мешковатая одежда надежно скрывала прекрасное стройное тело, а пышная копна вьющихся темных волос была завязана в невыразительный «хвост» на затылке. Изящное личико сердечком, маленький носик, пухлые губы и ямочка на подбородке делали Марисалу моложе своих лет. Она не пользовалась косметикой; кожа ее была безупречна, если не считать серповидного шрама на виске, возле левого глаза — горькой памяти о прошедшей войне.
Марисала не просто пережила войну — она сражалась наравне с мужчинами. Эта хрупкая девушка с львиным сердцем нашла свое место в огне и дыму сражений и стала одним из отважнейших бойцов армии Сопротивления.
Однако, если не считать шрама, внешность Марисалы совсем не изменилась. Она по-прежнему выглядела на пятнадцать лет.
И Лайама по-прежнему мучительно влекло к ней.
Тогда, семь лет назад, он не позволил себе поддаться страсти. «Я на восемь лет ее старше, — говорил он себе. — Я — взрослый мужчина, а она — еще ребенок». И Лайам запер свое чувство в недоступных глубинах сердца, заставил себя забыть о влечении к юной племяннице Сантьяго, убедил себя, что не чувствует к ней ничего, кроме дружбы и благодарности.
Ему действительно удалось забыть…
До той минуты, как он увидел ее в аэропорту.
В этот миг ему понадобилась поистине железная сила воли, чтобы не заключить ее в объятия и не прильнуть к ее губам.
Боже, как он хотел ее поцеловать!
Но он не мог. Не сейчас. Он дал слово. Теперь, хочет он того или нет, он стал опекуном Марисалы.
— Скажи Сантьяго, что ты не согласен! — потребовала Марисала.
Боже, хотел бы он, чтобы это было так легко!
— Я уже согласился.
— Скажи ему, что передумал.
— Марисала, я дал слово. В конце концов от тебя не требуется ничего сверхъестественного…
Лайам убеждал не столько Марисалу, сколько самого себя. Пока он не осмеливался рассказать ей о главной просьбе Сантьяго. По мнению старика, Лайам лучше кого-либо другого мог объяснить Марисале, что ей пора забыть о войне и учиться вести себя как воспитанная юная леди, а не как командир взвода. Лайам должен научить ее всему, чем владеют цивилизованные женщины: умением модно одеваться, выигрышно преподносить свою внешность. И прежде всего — держать язык за зубами.
— Раз в неделю мы будем обедать вместе, в остальное время созваниваться…
— И докладывать, где я была, чем занималась и особенно — с кем. — Марисала с мученическим видом закатила глаза. — Будь я мужчиной, он бы со мной так не поступил!
— Совершенно верно, — согласился Лайам. — Но, знаешь, трудно отказаться от старых…
— Четыре года, — прервала его Марисала, — я сражалась за свободу Сан-Салюстиано. За свободу для всех — а не только для дядюшки, которому взбрело в голову учить меня уму-разуму! Лайам покосился на терпеливо ждущую женщину за конторкой.
— О политике поговорим как-нибудь в другой раз. Теперь давай решим, что же мне с тобой делать.
Трудно было придумать более неудачную формулировку! Марисала немедленно бросилась в атаку.
— Что тебе со мной делать? — переспросила она. — Ничего. Садись-ка, дружище, в машину и поезжай по своим делам. А со своими проблемами я разберусь сама. — Гордо вздернув подбородок, Марисала повернулась к конторке. — Скажите мне, пожалуйста, названия тех мотелей… где они там?
— Послушай, у меня есть отдельная спальня. Почему бы тебе не пожить пару дней у меня? — Еще не договорив, Лайам понял, что совершает ужасную ошибку. Ему и так будет нелегко видеться с Марисалой — даже раз или два в неделю. А уж жить с ней в одной квартире…
«Но ведь это ненадолго», — успокоил он себя.
Марисала повернулась и смерила его убийственным взглядом.
— Откуда такой энтузиазм? — поинтересовалась она.
— Ну… — Он поспешно решил отступить. — Впрочем, конечно, если ты поселишься у меня, даже на несколько дней, это могут неправильно понять.
Марисала подняла бровь.
— Если помнишь, в джунглях мы полгода прожили в одной хижине.
Так и было. Три месяца он валялся в постели, изнемогая от ран, и едва понимал, где он и что с ним; оставшиеся три месяца тщетно убеждал себя, что не чувствует к этой девушке, выходившей его, ничего, кроме братской привязанности.
Разумеется, Лайам понимал, как выглядит их сожительство в глазах окружающих. По затерянному в горах селению расползались сплетни. Не желая компрометировать Марисалу, Лайам решил спать снаружи, под тентом — но Марисала со свойственной ей прямотой объяснила, что слухи ей только на руку: всеобщее убеждение, что она — «женщина американца», избавляет ее от непрошеного мужского внимания.
— Я не хочу, чтобы Сантьяго думал…
— Единственное желание Сантьяго — чтобы я обзавелась мужчиной, забеременела, выскочила замуж и поскорее слезла с его бедной старой шеи! Могу поклясться, отправляя меня в Бостон, он надеялся, что ты станешь для меня чем-то больше «опекуна» — если ты понимаешь, о чем я.
Лайам прекрасно понимал, о чем она. Действительно, Сантьяго хотел, чтобы Лайам стал наставником Марисалы — но едва ли наставником в науке любви.
Марисала придвинулась ближе и таинственно понизила голос:
— Я так и представляю, — прошептала она, — как Рафаэль, помощник дядюшки, пробирается ночью к тебе в дом и продырявливает все твои презервативы!
— Марисала! — Лайам залился краской и поспешно отвернулся, чтобы Марисала не догадалась, как подействовала на него ее вольная шутка. Он повернулся к администраторше общежития: — Послушайте, вы уверены, что ничего не можете сделать?
Женщина, уже углубившаяся в другие дела, подняла голову и рассеянно взглянула на него.
— Для студентов, у которых проблемы с общежитием, мы открыли гимнастический зал. Если у вашей подруги есть спальный мешок, она может остаться там на несколько ночей, пока не подыщет себе что-
