нибудь другое.
— Она — не моя подруга, — возразил Лайам.
Марисала отступила на шаг назад. Почему он так боится, что кто-нибудь сочтет их любовниками? И почему ее это так задевает?
— Я — его подопечная, — объяснила она. — Ну уж нет! — фыркнул Лайам.
Марисала вопросительно взглянула на него.
— Хорошо, какое название ты предлагаешь?
— Не знаю. Только не «подопечная». Слишком старомодно звучит.
— А это и есть старомодно. — Марта повернулась к администраторше, призывая ее в свидетели. — Много ли вы знаете двадцатидвухлетних женщин, у которых есть опекун?
Женщина растерянно заморгала.
— Ну, знаете, у некоторых наших иностранных студентов есть спонсоры или наставники…
— Вот! — Лайам прищелкнул пальцами. — Наставник. Это я и есть.
— Ну нет! — покачала головой Марисала. — Держу пари, Сантьяго имел в виду нечто гораздо более… э-э… многозначительное.
Марисала хотела посмотреть, покраснеет ли он и на этот раз. Никогда она не подозревала, что Лайам — такой… Как это называется по-английски? Такой чопорный. В джунглях Сан-Салюстиано он очень мало заботился о чужом мнении! Впрочем, это было давно. И за много миль отсюда — как будто на другой планете. А здесь живут его друзья, коллеги…
Может быть, у Лайама есть подруга, которой будет неприятно присутствие Марисалы — даже в отдельной спальне…
Марисала взглянула ему в лицо, пытаясь понять, что стоит за его упорством — и вдруг замерла, пораженная выражением его ясных синих глаз.
— Многозначительное? — повторил он. — Чего ты добиваешься от меня?
Голос его звучал мягко, но от него мороз пробежал по коже, а в глазах, устремленных на нее, полыхал пламень желания. Марисала не раз ловила такие взгляды других мужчин — но никогда так не смотрел на нее Лайам.
— Не дави слишком сильно, cara, — тихо произнес он, — иначе получишь то, чего не ожидаешь. Я — твой опекун, но я ведь только человек!
На этот раз Марисала залилась краской и попыталась скрыть свое смущение шуткой:
— Хорошо, назовем тебя дрессировщиком. Из тех, что дрессируют диких зверей для киносъемок.
Лайам рассмеялся — однако взгляд его остался прежним.
— Пойдем, зверюшка, у меня меньше чем через час важная встреча. Времени в обрез.
Марисала поблагодарила администратора и последовала за Лайамом к машине.
На улице сияло солнце, заливая университетский комплекс ярким, безжалостным светом. Марисале казалось, что рядом с ней, в неподвижном горячем воздухе, все еще звучат слова Лайама. «Не дави слишком сильно, cara, иначе получишь то, чего не ожидаешь».
Марисала села в машину, едва осмеливаясь взглянуть на мужчину рядом.
Матерь Божья, неужели Лайама Бартлетта тоже влечет к ней?
Лайам включил зажигание и плавно выжал сцепление. Наблюдая за движениями его ловких длинных пальцев, Марисала впервые за много лет позволила себе помечтать о том, как эти пальцы прикасаются к ней. Как Лайам целует ее. Сколько раз она мечтала об этом поцелуе!
Он будет таким нежным. Губы его осторожно прикоснутся к ее губам; затем он откинется назад и вглядится ей в лицо своими небесно-голубыми глазами. А потом поцелует снова, нежно, ласково, почти с благоговением лаская ее губы языком…
Марисала знала, что так и будет. Мечта о Лайаме много лет была верной ее спутницей. Именно она помогла Марисале выстоять, когда на землю Сан-Салюстиано опустилась тьма. Но впервые девушка поверила, что мечта ее может стать реальностью.
Может быть — только «может быть», — Лайам чувствует то же, что и она.
Отвернувшись, Марисала невидящим взглядом смотрела в окно. Она ни с чем не спутает тот жар, что сверкал у него в глазах. Этот взгляд поразил ее, даже испугал — но в то же время возбудил. «Я — только человек, — сказал он. — Не дави на меня!» А все эти годы Марисала мечтала о совершенном герое, который будет не «только человеком»…
В мечтах он раздевал ее медленно и бережно, и глаза его светились не желанием, а любовью. Казалось, целую вечность он целовал и ласкал ее — а потом…
Но, может быть, Марисала ошибалась. Может быть, едва она поцелует Лайама, его страсть, ничем не сдерживаемая, вырвется наружу, и они попадут прямо в рай?
Тогда Марисала отдастся ему, и вместе с ее телом Лайам получит то, что не получил от нее еще ни один мужчина — уголок в ее душе и сердце.
Но лишь маленький уголок. Марисала — больше не наивная школьница, страдающая от первой детской любви. Она — взрослая женщина и хорошо понимает разницу между любовью и похотью. Ее мечты больше не заканчиваются свадьбой и клятвами в верности.
Теперь Марисала не хочет такого конца.
Все, что ей теперь нужно — миг разделенной страсти. Мгновенное слияние тел, соприкосновение душ, мимолетное счастье…
Ничего большего она Лайаму дать не сможет.
Но ведь и он сам не хочет большего!
Если бы хотел, вернулся бы на Сан-Салюстиано. И разыскал бы ее тогда, много лет назад.
— Времени у меня хватит лишь на то, чтобы отпереть дверь и впустить тебя в квартиру. Свои вещи можешь сложить в одной из свободных спален.
Голос Лайама ворвался в ее мысли. Марисала обернулась. Он смотрел на нее, улыбался ей.
— Ты сразу поймешь, какая из спален моя: это та, где царит полный беспорядок.
— Ага, — протянула Марисала, очень стараясь, чтобы голос ее звучал беззаботно. — Некоторые люди со временем не меняются.
— Если хочешь есть, поищи что-нибудь на кухне. Все к твоим услугам. Я вернусь где-то через час. По дороге домой куплю пиццу и газету. Мы просмотрим объявления о сдаче квартир и подыщем для тебя что- нибудь подходящее.
— Куда ты едешь после меня? — спросила Марисала, когда они свернули на улицу, застроенную по обе стороны ухоженными старинными особняками и многоквартирными домами.
— В редакцию «Глоба». Моей газеты, — пояснил он.
— Я знаю, что такое «Глоб», — с недовольной гримаской заметила Марисала. — Все эти годы я не пропускала ни одного твоего материала!
— Да ты мне льстишь… Смотри-ка — свободное место прямо перед домом! Положительно, ты приносишь мне удачу!
Лайам остановился, дожидаясь, пока отъедет автомобиль, занимавший это место еще пять минут назад.
— Сантьяго каждую неделю получает «Глоб» на адрес своей конторы, — объяснила Марисала, не сводя глаз со здания, которое Лайам назвал своим домом. Шестиэтажное каменное строение, казалось, дышало спокойствием и надежностью. — А прочитав, приносит мне.
Лайам с уверенностью опытного водителя скользнул на освободившееся место и лишь затем повернул голову к Марисале.
— Правда? Каждую неделю?
— Каждую неделю на протяжении двух лет. Я первым делом искала в газете твою колонку.
— Польщен, польщен.
— У тебя бывали очень сильные статьи. Хотя в последнее время…
— А случалось тебе видеть репортажи Си-эн-эн? Те, что делал я из…
— Из Сан-Салюстиано, — закончила она. — Конечно! Если бы ты писал для «Нью-Йорк Таймс», как пить дать, получил бы Пулитцеровскую премию.
— Я выбрал Си-эн-эн, потому что не стремился завоевывать призы. Я хотел, чтобы как можно больше
