обманчивых благ земных и соблазнов силы мира сего, ценности, унесенной в мрак изгнания, а также обострение внимания к вопросам, выдвигаемым религиозными исканиями смысла жизни человека и народа в свете постигшего Россию испытания кровью, ужасами, разорением и унижением. Здесь, в Зарубежье, поднялась на большую высоту мастерства и достижений целая обширная и замечательная ветвь русской литературы. Ее основные идеи восходят к 40-50-ым годам прошлого столетия (А.С. Хомяков, Ю.Ф. Самарин, бр. Аксаковы, бр. Киреевские и пр. славянофилы), отражаются затем с большей или меньшей ясностью и философской значительностью в творчестве Н.Н. Страхова, К.Н. Леонтьева, Ф.М. Достоевского, Н.Я. Данилевского, B.C. Соловьева, Н.Ф. Федорова, о. П. Флоренского, проникают собою литературную деятельность столь блестящего и яркого религиозного, хотя и не «церковного» писателя, как В.В. Розанов, и уже здесь, в Зарубежье, продолжаются творчеством о. С. Булгакова Н.А. Бердяева, Г.В. Флоровского, Л.П. Карсавина, C.Л. Франка, Н.О. Лосского, В.В. Зеньковского и основной идеологической группы евразийцев (кн. Н.С. Трубецкой П.Н. Савицкий, П.П. Сувчинский, В.Н. Ильин, Н.Н. Алексеев). Здесь названы, конечно, далеко не все представителя целой, можно сказать, половины русской литературы, несправедливо просмотренной современниками и замолчанной или осмеянной второй, западнической ее половиной, пожавшей больший общественный успех, но в области философии, истории, культуры и религии не выдвинувшей ни одного почти истинно замечательного явления, что не помешало ей попасть в тон настроениям огромной, бунтарской и поверхностно-вольнодумствующей части интеллигенции. И мы, русские евреи, имеем законное право гордиться тем, что в здании, построенном усилиями лучших творческих и созидательных умов мыслящей России и уже в наше время представляющемся глубоко оригинальным явлением первостепенной важности для грядущих духовных исканий человечества, есть также камни, вложенные руками нашли единоверцев. Ибо во времена повсеместного засилья поверхностного позитивизма, культа «гражданственных мотивов», политиканского безвкусия и прозаической элементарщины, среди немногих имен тех, кто сохранил честность и трезвость мысли, зоркость и идеалистический настрой души, оригинальность оценок и прозрений, значатся имена М.О. Гершензона, А.Л. Волынского, Л.И. Шестова, Г.А. Ландау, Ю.И. Айхенвальда [17]. И есть нечто большее, чем запоздало-поспешное признание заслуг или подбирание поводов для национального самодовольства, в этом искании вершин, которых не объемлет тьма и ядовитые испарения мелкого, стоячего, затхлого болота нашей отверженной Богом периферии: в этих одиноких вершинах так давно уже нам несвойственного духовного подъема должны быть для нас заключены надежды на возможность духовного спасения и просветления в будущем и чаяние оправдания перед конечным судом истории за наши великие грехи перед Богом, перед Россией и перед самими собой.
Обозревая в интересующих нас целях духовную жизнь современного Запада, в поисках философски значительных течений религиозной мысли, мы на мертвых полях окостеневшего немецкого, английского и американского протестантизма и узконетерпимого, самоуверенно-провинциального сектантства «национальных» церквей не находим нигде биения ключа воды живой, и ужас безвыходности из этого состояния духовной мертвечины уже в наше время осознается в некоторых передовых кругах Германии и Англии, и там наблюдается процесс нарастания внимания к религиозно-философским вопросам и, в частности, к православию в его коренных отличиях от римского католицизма. Католичество же, несмотря на заметное усиление морального авторитета римской церкви после утери ею последних остатков светской власти[18] и в результате деятельности ряда последних пап, все же не сумело ни в одной из стран своего господства, не исключая и Франции, вдохновить своим духом ни одного движения подлинно мирового религиозно-философского значения. Во Франции, где сравнительно не очень давно под прямым или опосредствованным влиянием духовного противления Революции с ее ужасами и насилиями существовала блестящая, исполненная творческого вдохновения и оригинальности католическая философия и публицистика, в которых блещут имена Ж. де Местра, Шатобриана, Ламене, Л. Вёйльо, где еще и сейчас или совсем недавно жили и творили замечательные и глубокомысленные католические писатели (Л. Блуа, Ж. Маритен), не создалась все же в этой области настоящая литературная школа мирового значения и влияния, и во французской католической традиции недаром отразились некоторые из наихудших черт западного духа: узкая нетерпимость к инакомыслящим, отсутствие истинно- идеалистического у стремления к познанию тайн Бога и мира в духе свободы и истины, органическая неспособность отмечать и ценить по достоинству выдающиеся явления в сферах соседних, некатолических культур (А. Массис), и отсюда органическое недоброжелательство к православию, иудаизму и исламу и склонность рассматривать их как объекты миссионерского воздействия со стороны единоспасающего католицизма — почти в том же смысле, как язычество.
Итак, в поисках таких значительных явлений в мире религиозно-философской мысли, которые могли бы снабдить нас на первое время обязательного ученичества лучшими образцами методов богословского познания и истолкования мирового исторического процесса в категориях провиденциально-мистических, мы приходим к настоятельной необходимости знакомства и освоения русской религиозно-философской литературы. Но, конечно, наше отношение к исканиям русской религиозной мысли не может не быть чем-то более глубоким и тесным, чем, скажем, отношение европейца, хотя и более близкого православию по своей церковной вере, но именно, может быть, по этой причине отделенного высокой стеной предрассудков и невежеству от русско-евразийской области религиозно-культурного своеобразия. Сознание многочисленности областей культурного и житейски-бытового соприкосновения еврейства с православной стихией, обретение живого ощущения России как единственной нашей исторически данной земной родины, жажда отречения и исцеления от дурманящего гнета и плена утопически-безбожных доктрин приводит нас к необходимости пойти на выучку к православию, на более сознательное и темное, чем до сих пор, сближение с ним.
Надо остановиться подольше на произнесенном нами слове которое по объему своего многосмысленного значения, по новизне и необычности вытекающих из него культурно-бытовых ситуации, обильно заключенными в нем многообразными возможностями положительного творчества, в то же время таит в себе и срывы и опасности для обеих сторон, стоящих здесь в фокусе нашего внимания.
Будучи стеснены по необходимости слишком общим и программатическим характером нашего изложения и не претендуя на достаточную компетентность в области наличной summa theologiae обоих вероучений, мы вынуждены в попытке очертить ту конкретную общую область и почву, на которой возможно было бы сближение иудаизма с православием в духе свободы и добра, лишь ненамного расширить пределы, намеченные Л.П. Карсавиным в его замечательной по новизне и смелости статье, исполненной духа истинно христианской любви. Тут мы, прежде всего, следуя по стезям Л.П. Карсавина, должны отбросить, как нечто лживое и недостойное, всякое сентиментальное поползновение «смягчить принципиальное различие православия и еврейства и застилать их трагическое столкновение успокоительною идиллическою картинкою». Для искренно верующего, как православного, так и еврея, навеки останется чем— то до конца и в самом основном разделяющим их основной религиозно- эсхатологический подход к проблеме пребывания человека в этом мире, в котором так велика власть и засилье злого, сатанинского начала, в свете чаемого конечного искупления и разрешения трагедии вселенской истории в явлении Спасителя в конце дней века сего. Для еврейского религиозного сознания и мистического мирочувствования до конца и бесповоротно неприемлемо христианское, основное для всего мистико-символического строения Церкви, представление о совершившемся первом Пришествии еще в пределах земной истории человека, о явленной челочку милости и благодати богоприобщения и бессмертия не только в изначальном бытии адамовом до грехопадения и в заключительной катастрофе исхождения судеб вселенной в вечность, но и уже в некоем серединном пункте страдальческого пути земного человечества. Еврейская религиозная совесть не приемлет Воскресения земного образа Спасителя для этого мира, все еще исполненного неискупленного и неосмысленного зла, ей чужда мистика христианского первоучения о Церкви как о вещей невидимых упований, как об осязательно пребывающем в мире залоге конечного спасения, как о зримом символе невидимо осуществляющегося в глубине духа Царствия Божия. И основоположный для христианства догмат Боговоплощения, принесшего человечеству в некоей середине его земного странствия акт полноты слияния Божества со стихией человеческой, тем преодолевшей смерть воскресением, но в эмпирии еще подверженной страданиям и плотской смерти, также отвергается еврейством, как и учение о невидимо пребывающей среди грешного и страдающего человечества Благодати воскресшего и вознесшегося Спасителя и общении Св. Духа, как символе и знамении
