краеугольными камнями в основании двух огромных, богатейших и в разные стороны обращенных культурных надстроек, — выходит в своих мировых аспектах и притязаниях далеко за пределы видимого человеческого состава обеих церквей. И если мировые задания и предопределения как православия, так и латинства не могут не иметь величайшего значения для самых отдаленных, генетически и географически, культурных миров земного человечества, то в сколь большей мере должна была бы проблема православно- католической борьбы в том мире стоять в фокусе внимания еврейского религиозно-культурного целого. И тем не менее, повторяем, поразительно то полное отсутствие исторического чутья, в результате которого еврейско-интеллигентский бунтарь, по природе своей изобретатель, решатель и любитель, часто болезненный, всяческих проблем, апорий и противоречий, иной раз совершенно ничтожных и праздных, проходит мимо этого вопроса вопросов, даже находясь на путях искреннего и не лишенного глубины самоосознания. Далеко ли ходить за примером: вот ведь и г. Штейнберг, отвечая на глубоко прочувствованную статью Л.П. Карсавина, в которой мысль автора все время фиксирует в своем поле православие как некую основную точку зрения для всякого возможного подхода со стороны религиозного русского человека к больной и много, сложной еврейской проблеме — только под самый конец своего слишком черствого и формалистического ответа (не лишенного известной дозы замеченной Достоевским извечной еврейской «надменной улыбки»), еще вовремя спохватился написать: «Мы ощущаем, как много в нас русского насколько мы свободны от всяких общественных предрассудков, от прикованности к материальным благам мира сего, насколько ближе к истинным источникам религиозной жизни, к последним глубинам человеческого сердца — и благодарны за все это судьбе, приведшей нас в Россию и давшей нам возможность узнать и полюбить русский народ. Ведь мы поистине единственные азиаты в Европе, но наши европейские братья боятся признаться в этом своим заносчивым полуостровитянам, а между тем
Повторяем, пора наконец и нам, евреям, отдать себе отчет в основных сторонах и определениях православия, в особенности в его отличности и даже иногда полярной противоположности католичеству. В православии основные проявления религиозной духовности и делания верующего человечества зиждутся на началах любви и свободы; православной мысли, поскольку она не выходит за пределы святоотеческой и первособорной догмы, предоставлена обширная область самодовления и автономности. Православию чуждо то основное начало безгранично повелительной авторитарности, которым пронизано от основания и до вершины насквозь иерархизированное здание католичества, с его видимой главой, открыто, но без достаточно веских евангельских и экзегетических подтверждений и свидетельств постулирующей неограниченную авторитетность и непогрешимость не только в сфере практического руководства церковью, но и в качестве основоисточника всякого возможного нового догматотворчества, помимо, поверх — и даже, в известном смысле, вопреки соборному сознанию верующих. Никогда не притязая на укрепление своей духовной власти приемами и средствами светской государственности, православие уберегло себя от роковой для католичества соблазнительной утопии папоцезаризма и лжетеократии, этой родоначальницы всяких последующих лжетеократических религиозных и социальных утопий в среде христианского человечества, и в нем сохранилось преподанное Евангелием великое искусство воздавать кесарево кесареви и Божие Богу; этим православие сумело уберечь себя от столь характерных для латинства явлений агрессивного и ненасытно притязающего клерикализма. Этой своей стороной православие не может не произвести откликов известной симпатии в еврействе, которому, при всей зависимости самого его существования от единственно спаивающей его в конкретно-единое целое национальной религии, всегда была чужда иерократическая идея подчиненности и задавленности внешних форм национального, правового и житейского обихода какими-нибудь чрезмерными влияниями и притязаниями духовных лиц как исповедников, носителей и учителей религиозной и нравственной правды. Точно так же и дух религиозно-нравственной свободы духовного делания и подвига в православии, столь ярко противоположный авторитарно-абсолютистским и законническим устремлениям в католичестве (доминиканство, иезуитство, томизм), несомненно, в чем-то очень важном сходствует с проявившейся в первоначальной стадии хасидического движения у евреев жаждой свободы мистической го умозрения божественной глубины и сверхканонического благодатного и чудесного постижения непосредственности богосыновства, — свободы, не имеющей, конечно, ничего общего с пресловутой свободой совести современной атеистической и вульгарно-эгалитарной демократии. Православию также чуждо самодовольное третирование католичеством чужих вероучений как не вышедших из состояния языческого и до-откровенного и как объектов миссионерски-уловительных воздействий со стороны единственного вероучения, имеющего право на вселенское существование и проявление; последнее обстоятельство представляется особенно важным с точки зрения еврейства как вероучениями представленного в мире одним единственным народом и лишенного в борьбе за свободу своего самопроявления в мире мощи и средств материально-политического характера и поддержки сильных мира сего[23].
В наши дни православие в России, в первую голову среди всех остальных церквей и вер, исповедуемых ее многоверными и многоязычными сынами, проходит по тернистому пути казней и гонений со стороны воинствующе-безбожной светской власти, находится в положении, аналогичном до- константиновской эпохе преследований со стороны умирающего язычества. Православная церковь, лишенная всех внешних знаков властодержательства и благополучия земного, упорством своего пассивного сопротивления бичам и скорпионам власти, своей независимостью от всяких светских опор со стороны, напр., государственной власти, сознательностью своего подвига и кровью своих мучеников в меру человеческого несовершенства являет собою живое олицетворение завета Нагорной проповеди о накоплении сокровищ небесных. Ее огромный нравственный авторитет и духовное влияние в грядущей России не только на умы простолюдинов, но и на обширные круги правящего и представительствующего слоя страны не может подлежать никакому сомнению. И нам, иноверцам, следует оценить во всей его важности то счастливое обстоятельство, что дух свободы и ценение всякой национальной самобытности в недрах самой православной церкви, не в пример нетерпимому и всенивелирующему католичеству, позволяет нам рассчитывать на положительное отношение с ее стороны к неправославным религиям не как к чему-то по земным, политическим необходимостям терпимому, но по существу отрицательному и вредному, а как к догматическим и культурно-национальным выражениям известных мистически и эсхатологически воспринимаемых реальностей, утверждающих свое бытие в путях осуществления неисповедимых путей Провидения и в чаянии некиих конечных смыслораскрытий и разрешений, не подлежащих человеческому прозреванию.
Здесь мы хотели бы самым настойчивым образом предостеречь от скороспелых и лживых обобщений, на которые так падки в наше время люди, не искушенные опытом великого и подлинного зла или сознательно вводящие других в заблуждение, с болезненным наслаждением копающиеся в мусорных ямах невозвратного прошлого, чтобы выловить в них факты и фактики для оправдания своей злопамятной ненависти. Ненависть вульгарно-атеистических демократов, утопистов и сепаратистов к старому порядку, выражающаяся не в творческом преодолении его тяжелых наследий, а в низменной мстительности по поводу притеснений и гонений, в большинстве случаев придумываемых задним числом, — не останавливается перед распространением на «господствовавшую» в России церковь ответственности за деяния и проявления нетерпимости, в которые она была вовлечена государственной властью в период разложения и упадка последней. Истинный облик русского православия следует искать в основном содержании его догматики и в основных линиях его исторических проявлений, а не в его временных падениях и искажениях, как это делают люди господствующего пошло-атеистического, позитивистского и натуралистического мировоззрения. В особенности ярко проявляется такое грубое смешение существенного и исконного со случайным и нехарактерным у еврейского периферийного интеллигента, встречаясь в нем с его столь характерным болезненно-щепетильным и мнительным отношением к окружающему, нееврейскому
