столами этих немолодых мужчин и дам еврейского типа, перелистывающих всяческие канонические и апокрифические писания пророков старого революционного подполья, женевские и штутгартские памфлеты на тонкой, «контрабандной» бумаге, русскую история Шишко, воззвания комитета «Народной воли». Снаружи доносится неумолчный лязг и грохот «мирового перекрестка» 5-ой авеню и 42-ой улицы, в окна засматривают тысячами световых реклам многоярусные капища современного Вавилона. Но мысли читателей блуждают далеко, — уносясь воспоминаниями то к таинственных «явкам» в трущобах Молдаванки, Печерска и Выборгской, то к шумным студенческим митингам на Моховой и Б. Владимирской, то к годам уединенных размышлений в дымном и горьком тепле якутских стойбищ, затерянных во мгле полярной ночи. А со страниц томов революционных воспоминаний на них смотрят фотографии молодых людей в косоворотках, со впалыми глазами и упрямой складкой у сжатых, широких, речистых ртов, и девушек — мучениц и бессребрениц с трогательными косичками, заплетенными над высокими, чистыми лбами. Не такими ли точно были когда-то и они сами, эти читатели и читательницы, в те как будто столь бесконечно далекие дни, когда так легко и ясно жилось в веселой нищете студенческих коммун с этой адамантово-крепкой верой в торжество «святых идеалов», когда такими яркими красками переливались цвета еще неосуществленной, и именно поэтому в некотором высшем смысле реальной, утопии?
Но неумолим рок, ведущий сменяющие друг друга идеалы поколений чредой на кладбище развенчанных иллюзий. Все эти люди когда-то беззаветно отдавали жизнь за «идеалы добра и правды»; у них еще и сейчас есть неясное ощущение того, что с наследием этих идеалов произошло что-то неладное и что не совсем несомненна законность преемства тех, кто ради торжества этих идеалов посылает во множестве на мучительную смерть
Рутинным и некритическим большевизанством не ограничивается трансформация, проделанная еврейской периферией в Новом Свете, и сюда можно прибавить и другие важные черты. Так, люди, некогда возведшие экономически-бытовую категорию мещанства в степень метафизического духа зла и окружившие это чудовище высокой стеной презрения — ныне с сочувственным почтением следят за небывалым цветением духа мещанства, уже давно угрожающим выйти за пределы их новой родины и обратиться в мировую опасность пострашнее старого русского самодержавия. Начитанная из книг твердокаменная ненависть к мифической, нигде прежде, собственно, не виденной буржуазии — обтесалась и смягчилась в стране сверхкапитализма, при виде всякого рода «достижений» и «чудес техники». Высокие идеалы народоправства с неожиданной снисходительностью мирятся с безобразием административной и избирательной практики демократических дельцов и с ее тесной связью с уголовщиной.
И еще один неожиданный результат долгого развития в кругу освободительных и космополитических идей: в тех, кто когда-то приносил на алтарь братства народов всю горечь и боль векового бесправия и отверженности, — ныне проснулся демон нетерпимейшего расового отъединения. Здесь мы подходим к проблеме, все возрастающей в своем значении и губительном влиянии на подрастающие еврейские поколения.
Общеизвестное ожесточение, с которым еврейская печать повсеместно борется против всякого движения, отрицающего космополитические принципы XIX-го века (как фашизм, гакенкрейцлерство, гитлерство, Action Francaise и т. п.). Тем не менее измышления фанатиков самоутверждения национальной гордыни, пытающиеся всегда опереться на некоторое подобие системы идей, положительно бледнеют перед потоками бездумного, поверхностного и пошлого национального самохвальства американско- еврейской печати. Конечно, и это течение питается водами из того же старого русско-еврейского русла. Мы наблюдаем здесь еще один изворот мировоззрения вчерашних всечеловеков в сторону уродливого элефантиазиса национальной гордыни, того идолатрического поклонения факту сохранности плоти Израиля, на котором мы останавливались в другой связи. Можно было бы сказать, что в мире рождается на наших глазах еще один очень опасный и нетерпимый шовинизм, если бы не сознание его совершенно безнадежной отсталости и провинциальности на американской почве.
Слишком притягательны противоположные влияния нивелирующей цивилизации сверхкапитализма, чтобы запоздалая пропаганда национального самосохранения могла удержать будущие поколения от присоединения к нынешнему победному бегу троглодита верхом на мотоциклете, другими словами, подрастающий еврейский шовинизм будет своевременно задушен и съеден шовинизмом американским, тоже очень тупым и бездумным, но несравненно более мощным и грозным и обладающим гораздо большей вербующей силой.
В терминах материализма эти крайности шовинистской агитации, которую ведет американско- еврейская полуинтеллигенция и печатным и устным словом, достаточно объяснимы тем поистине отчаянным положением, в которое ставят ее продукцию прекращение иммиграции и угрожающие успехи американизации среди молодежи. Корпорация «жаргонных» писателей, журналистов и актеров многочисленна. Но по мере растраты и вульгаризации российского идейного и культурного наследия, скудость ее духовного багажа становится слишком ощутительной даже на фоне отсталости и малой одаренности Америки, которой ее язык все же открывает широчайшие возможности мирового общения.
Но, конечно, в дальнейших планах вся эта беззастенчивая и бездарная демагогия также восходит к старому, вынесенному из России наследию затхлой социалистической кружковщины. Попав на новую почву, освобожденческие идеалы с неожиданной легкостью приспособились к практике американского делячества. При всей своей прозаической трезвости, американизм, с его своеобразным пониманием социального идеала, с его наивной верой во всемогущество количественных мерок, нашел ответные струны в регистре периферийно-еврейского утопизма и с новой стороны показал его в истинном свете. Эти благоприобретенные черты идейного лика периферии вместе со многими давно знакомыми наиболее ярко выразились в американско-еврейской печати — ее основном создании на новой почве. В ней повышенная социальная возбудимость уживается с верой в оправданность погони за материальными благами; неустанное и беспокойное внимание к вопросам социальной организации и профессиональных интересов — со специфическими особенностями американской печати: нахальной гонкой за сенсациями, пренебрежением к уголовному уложению и систематическим выращиванием инстинктов погони и убийства в городской черни. Эти усилия уже сейчас дают осязаемый результат: для тех, кто помнит предмет всегдашней гордости еврейских идеологов и деятелей в России — трезвость и низкий процент преступности среди русских евреев — будет новостью, что в потрясающей картине американского бандитства и пьянства евреи занимают почетное и прочное место.
Наследие социалистического подполья и легенда о революционно-освободительном движении тщательно культивируются еще и в другом, более близком к ним смысле: они оказывают решающее влияние на взгляды американско-еврейской интеллигенции, буржуазии и рабочих на русский вопрос — вопрос вообще очень актуальный и волнующий в Америке. Человекоистребительные крайности русского коммунизма в умеренных органах еврейской печати осуждаются; но всякие попытки правительства стать на путь активной борьбы с красным интернационалом встречаются энергичным и непримиримым протестом. Тут же, конечно, ведется настойчивая агитация за «признание России», и никто из еврейских деятелей даже не считает нужным соблюдать при этом хоть малейшую осторожность и такт. Имена еврейских
