отец научил меня в раннем детстве, в числе самых первых правил, которые положено знать.
Вода в ручье была кристально чистая, кроны деревьев сошлись над ним ровным куполом. Набежали тучи, но все равно было тепло. Я про себя отмечала места, где отец непременно остановился бы порыбачить. Журчанье воды успокаивало. Часть души моего отца навсегда оставалась здесь — и он
В лагере мы разожгли костер, распечатали ужин в вакуумной упаковке. Когда костер прогорел, мы решили сходить в кафе, попробовать ежевичного пирога и позвонить своим. Звонили мы по очереди из единственной будки, где горел яркий голубоватый свет — необыкновенно яркий на фоне темного леса. Под конец мы обе ужасно устали.
В лагере наши соседи подарили нам пять прекрасных форелей. Каденс им сделала замечание за то, что они втянули лодку на наш участок. Лодку они не убрали, зато подарили форелей, еще сохранивших холод ледяного ручья. Я взяла их, и пальцы сами вспомнили гладкие, скользкие спинки. Ребенком я часто ходила на рыбалку с отцом. И чистить форель научилась, как только научилась держать в руке нож. Этих рыбин нам подарили уже вычищенных. В темноте я спустилась к ручью и сполоснула руки. Форель была очень свежая и еще не утратила запах.
— Как мы утром ее приготовим? — спросила Каденс. — У нас больше нет дров.
— Ничего, что-нибудь придумаем.
Каденс только пожала плечами, и мы забрались в палатку, заимствованную для поездки у ее приятеля, и под журчание ручья крепко уснули.
Утром Каденс попыталась соорудить костер из веток и кусков картонной коробки, в которой мы привезли растопку, но ничего не вышло. Все в нашем лагере с утра пораньше успели побывать на рыбалке, и форель была у всех, за исключением только одной семьи, расположившейся в двух участках от нас. у них горел костер, хозяин готовил завтрак, показавшийся нам шикарным: жареную картошку с беконом.
Я отправилась к нему с форелью и выторговала немного дров, кусок фольги, небольшой кусок масла и чуть-чуть какао. Человек этот оказался шеф-поваром. Здоровенными железными щипцами он выхватил из своего костра огромное пылающее полено и принес к нам. Увидев дымившие ветки, он только покачал головой и принес еще дров. Из фольги я сделала подобие сковородки, растопила масло и поджарила рыбу. Свежей форели я не пробовала после смерти отца. Корочка вышла хрустящая, мякоть — нежная.
Потом, чтобы двинуться дальше, я села изучать карту, которую выдал нам мой муж. Мы с Каденс двинулись вниз по Маккензи в сторону Юджина.
Я все время помнила и, как мантру, повторяла: здесь жил мой отец, здесь жил мой отец. Здесь он бродил мальчишкой. Я никогда не думала, что таинственные места его детства окажутся так прекрасны. На полпути до Сахали-Фоллз меня в ногу укусила пчела. Я не сразу вспомнила, что у меня аллергическая реакция, и в этой глуши без врача можно и умереть. Вспомнила, когда стали распухать пальцы. Каденс сидела на заднем сиденье, и я не знала, как ей сказать. В конце концов, минут через пять, я все же решилась:
— Каденс, у меня распухают руки.
— У меня тоже. Это от высоты. — И потом, будто прочитав мои мысли, добавила: — Все будет в порядке. Ты здесь не умрешь.
Слова ее меня успокоили. Укус я промыла в ледяной воде реки, с грохотом катившейся среди огромных камней.
Дорога пошла вниз, к Юджину. Мне захотелось остановиться в Вайде, городке, в память которого отец назвал так героиню в своем романе «Аборт». Нужно было открыть карту, посмотреть, сколько миль до Вайды, но было не оторвать глаз от рыбачьих лодок.
На въезде в Вайду стояло придорожное кафе. На самом деле это был старый односпальный фургон. Сквозь окошки на безупречно чистый пол светило солнце. В крошечных кабинках сидели посетители, немолодые, с суровыми лицами, и либо обедали, либо читали газету. Мы устроились возле стойки.
Мы с Каденс заказали себе по сэндвичу и по куску торта. В ожидании сэндвичей я разглядывала посетителей и гадала, кого из них можно спросить, не помнят ли здесь молодого светловолосого парня, который погожим днем, похожим на этот, зашел купить кока-колы и, может быть, пирожное двадцать пять лет назад. Никто из посетителей на меня даже не посмотрел. Буфетчице было лет шестнадцать. Она так старательно пыталась нас не замечать, будто ей больно было смотреть на людей из большого города. В кафе зашли двое мальчишек с удочками, обоим было лет по одиннадцать. Пристроив удочки возле окна, они тоже сели за стойку. Потом долго подсчитывали мелочь и решали, что заказать. Один полюбопытствовал, какой сэндвич у Каденс.
— Клубный,[38] — ответила она.
Мальчишка кивнул понимающе, повернулся спиной, и они опять принялись решать и подсчитывать. Ни буфетчица, ни посетители не обращали на них внимания. Наконец, все обдумав и взвесив, мальчики сделали свой заказ, и буфетчица приняла его без каких бы то ни было комментариев.
Попробовав торта, я спросила мальчишек, откуда они пришли и далеко ли шли, чтобы попасть в кафе. Мальчики оживились, оба крутнулись на табуретах и показали в сторону, куда мы собирались ехать. Посовещавшись, они сошлись на трех милях, о чем нам и сообщил тот, кто сидел ко мне ближе.
— У нас тут мало где посидишь.
— Зато у вас много где погуляешь, — сказала я и откусила кусок лимонного торта с меренгами, чувствуя, как они разглядывают меня и фотоаппарат, который лежал на стойке.
— А что вы у нас тут делаете? — спросил один.
Каденс оторвалась от газеты, которую читала. Похоже, и ей это было тоже интересно. Теперь к нашему разговору прислушивались все.
— Мой отец в юности любил тут ловить рыбу, — сказала я и обратилась к буфетчице, которая смотрела в окно на дорогу и проезжавшие мимо автомобили. — А кафе ваше давно здесь?
Та пожала плечами и кивнула на пожилую пару за столиком в угловой кабинке:
— Спросите у них.
Женщина там перестала жевать и сказала, что раньше на этом месте стояло другое кафе, но то давно сгорело.
— Значит, старое кафе было здесь же, только помещение новое?
— Да, — ответила женщина и снова принялась за обед.
— А старое кафе долго тут стояло?
— Сорок пять лет. Тогда здесь работала Мери.
Я потянулась и поднялась с места, чтобы рассмотреть старые картинки на стенах, которые, как я решила, попали сюда из сгоревшего кафе. Я попросила у мальчиков разрешения сфотографировать удочки у окна. Они хихикнули и разрешили. Потом, взглянув на Каденс, я поняла, что ей уже не терпится ехать дальше. Я сказала, что только сфотографирую дорожный указатель с названием и взгляну на ручей, до которого от кафе был несколько шагов. Я расплатилась по счету, взяла фотоаппарат и быстрым шагом направилась к дорожному указателю. Ручей оказался мелкий, форель в нем вряд ли водилась, зато по берегу росла ежевика. Я остановилась и собрала самые крупные, сочные ягоды. Потом я заметила Каденс, которая стояла прислонившись к машине и ждала меня.
— Где ты была?
— Ела ежевику.
Она будто хотела что-то сказать, но передумала.
Мы продолжили путь вдоль берега в Юджин. В летнем воздухе дрожала дымка, от пятнистых зеленых теней рябило в глазах. Блестела река, теперь исчезавшая из виду лишь на минуту, на две. Перед самым Юджином горы вдруг расступились, и мы оказались в крохотной, почти плоской долине, где была территория национального парка и по берегам везде стояли летние домики.
Вскоре наша узкая двухрядная дорога вышла на шоссе. Я опять зашуршала картами и открыла справочник, чтобы найти мотель. Пейзаж из зеленого быстро стал серым. Виадуки, пешеходные зоны,
