наводить порядок, собирая всякие мелочи и обломки разбитых вещей, расправляя и разглаживая то, что уцелело, и сметая пыль.
— Мойра, — тихо позвал ее Питер.
Она не обернулась, а продолжала заниматься своим бессмысленным делом, решительно наклонив голову. Она была уже у книжных полок, когда зацепилась за что-то, со звоном упавшее на пол. Все вздрогнули. Мойра бросилась в кресло и безудержно разрыдалась. Питер подошел к ней.
— Питер, о, Питер, — всхлипывала она.
Он погладил ее волосы, подавляя свои собственные слезы и ощущение беспомощности. Он посмотрел на пол. У его ног лежала разбитая бутылка. Ошеломленный, он нагнулся и поднял ее.
В ней была пиратская бригантина. А на мачте висел крохотный черный флаг с черепом и скрещенными костями.
Немного погодя Питер и Мойра поднялись в комнату бабушки Уэнди. Они уложили ее в постель после того, как она упала в обморок, и попросили инспектора Гуда, чтобы тот подождал со своими расспросами до утра. Они проделали этот путь молча, занятый каждый своими мыслями. Питер все еще старался решить, основываясь на фактах, что же все-таки произошло с его детьми. Это было непостижимо. На протяжении всей их жизни, пока они росли, он делал все, что знал и мог, чтобы защитить их и обезопасить. И теперь вдруг эти… эти питер-пэновские дела. Это — что-то невообразимое. И, главное, где? — здесь, в доме бабушки Уэнди, самом защищенном месте в мире. Разве он мог предвидеть такое?
Он чувствовал, что погиб. И это чувство было самым страшным из всех, какие он когда-либо испытывал.
Они открыли дверь в спальню бабушки Уэнди и заглянули внутрь. Старушка сидела в постели и смотрела на них.
— Полиция уехала? — спросила она тихо.
Мойра кивнула.
— Да, — выдохнул Питер.
Наступила жуткая тишина.
— Идите сюда, посидите со мной, — пригласила она.
Они вошли в комнату. Вокруг настольной лампы было немного света, мягкого и приглушенного благодаря матерчатому абажуру с оборочками. Питер сел на кровать рядом с Уэнди. А Мойра еще походила вокруг и аккуратно подоткнула одеяла, которыми была укрыта пожилая женщина. И лишь затем тоже присела.
— Эти неопределенность и ожидание так неприятны, — заметила бабушка Уэнди, в упор глядя на Питера.
— Я знаю, бабушка. Постарайся не… — он не нашел нужных слов и замолчал. Сегодня уже невозможно что-либо сделать, ничего не поделаешь, но… — он не хотел произносить слово «ждать». — Полиция делает все возможное, — заключил он.
— Что значит «ничего не поделаешь»? — в упор сказала Уэнди. — Это полиция ничего не может поделать.
— Бабушка, просто ты не веришь…
— Мойра, — сказала Уэнди, отвернувшись от Питера. — В критические моменты жизни мы, англичане, делаем все за чашкой чая. Ты не возражаешь?
Жена Питера улыбнулась, ее слезы теперь просохли, и она немного успокоилась.
— Да, конечно, бабушка.
— Согрей чайник. А ты, Питер, останься, пожалуйста, со мной.
Мойра вышла из комнаты. Питер проводил ее взглядом. Она была изящная, хорошенькая, и чувствовалась в ее походке какая-то уверенность и твердость. Он обхватил руками голову, и его мальчишеское лицо вдруг явило усталость.
— Не беспокойтесь, Уэнди. Я не покину вас, — сказал он.
Она уставилась на него каким-то резким, даже жестоким, взглядом.
— Эх, Питер, но ты всегда именно это и делал. Неужели ты не помнишь? Ты каждый год покидал меня. А когда возвращался, то ничего не помнил. И в конце концов однажды ты вообще позабыл вернуться.
Ее слова звучали так резко и неприятно, что Питер немедленно встал в оборонительную позицию:
— Отдохни, бабушка, тебе сейчас лучше не разговаривать.
Она сцепила перед собой свои тонкие руки:
— Не думай, Питер, я не брежу. — Она потянулась к нему и сжала его руку. — Слушай меня внимательно. То, что случилось с твоими детьми, связано непосредственно с тем, кто ты и что ты.
Она отвела от него свою руку и показала на потрепанную книжку «Питер и Уэнди», лежавшую на ночном столике.
— Дай мне, пожалуйста, мою книгу.
Питер замялся в сомнении:
— Я не знаю, бабушка… Лучше отдохни сейчас.
Она посмотрела на него, поджав губы:
— Делай то, что я сказала, Питер. Пришла пора рассказать тебе кое о чем — о том, что ты в принципе знаешь.
— Что знаю? Скажи мне, что?
Она помолчала, пока он передавал ей книгу. Потом открыла ее и стала читать:
— Все дети растут, кроме одного… — прочитала она и посмотрела на него. — Так начал свою сказку сэр Джеймс много лет назад. Было это в рождественские дни, да, 1910 года. Мне тогда было почти одиннадцать лет. Девочка в этом возрасте становится женщиной, она как бы зажата между двумя главами книги своей жизни. Что ты помнишь из своего самого раннего детства?
Питеру снова стало не по себе, он отодвинулся от Уэнди, рассматривая тени в комнате, как будто ответ на этот вопрос лежал именно там.
— Не знаю. Я помню приют на Грейт Ормонд Стрит, — раздраженно сказал он.
— Но тебе было тогда уже двенадцать, почти тринадцать лет. А до этого?
Питер хотел, чтобы Мойра поскорее вернулась. Он бросал взгляды то на Уэнди, то снова в сторону. Он старался вспомнить и не мог.
— А до этого — ничего.
Бабушка Уэнди опять положила ему на плечо свою руку, крепкую и удивительно сильную. Он невольно повернулся к ней.
— Подумай получше, — настаивала она.
Питер сделал глотательное движение.
— Мне было холодно, я был один… — он остановился, рассерженный. — Я не помню. Никто не знает, откуда я появился. Ты говорила мне, что я был подкидышем…
— Я нашла тебя, — оборвала она его. — Я! — Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. — Питер, теперь ты должен выслушать меня. И поверить мне. Ты и я детьми играли вместе. У нас обоих были удивительные приключения. Мы плакали и смеялись. — Она помолчала. — И мы летали. Но я не хотела остаться ребенком навсегда. Мне страшно хотелось вырасти и стать частью этого реального мира. И чтобы ты тоже вырос вместе со мной. Но ты не рос. Потому что ты боялся. И когда ты наконец решился и внутренне подготовился к этому, ты отстал от меня… от нас на пятьдесят лет.
Ее лицо скривилось в грустной, усталой улыбке.
— Я была уже старая, Питер. А ты — ты только начинал превращаться в мужчину.
Питер смотрел на нее, как на помешанную.
— Хорошо, бабушка, а теперь давай-ка отдохни. Я дам тебе валиума.
Но Уэнди не успокаивалась.
— Когда я была молодой, ни одна девушка не нравилась тебе больше, чем я. И даже в день своей свадьбы я в тайне все еще надеялась, что вот сейчас ты слетишь на церковь и простишь меня за все… На
