Вернулась я через несколько минут.
— На самом деле это две книги, — сказала я. — Я написала и иллюстрировала их для Джейми и Лиссы. Я собиралась положить их в чулки для них на Рождество, но к тому времени они уже умерли.
— Ох, Мэл, — сказал он, и в его темных глазах отразилась боль.
— Одна называется «Друзья, живущие в стене», а другая «Чаепитие друзей, живущих в стене». Ну, посмотри. — Я протянула ему обе книги.
Ричард долго рассматривал книги. Когда он отложил вторую книгу, у него было странное выражение лица.
— Что такое? В чем дело? — спросила я, пристально глядя на него.
Он покачал головой.
— Ни в чем. Но, Мэл, эти книги необыкновенные, просто прекрасные. Они замечательны — так впечатляют; а твои рисунки просто великолепны. Ты, конечно, собираешься их издать?
— Ох, нет, я не смогла бы! Я никогда не смогла бы это сделать! Они написаны для моих детей. Они… они для меня в некотором роде священны. Книги предназначались Джейми и Лиссе, и я хотела, чтобы они такими и остались.
— Ох, Мэл, ты не права. Это же маленькие… шедевры. Маленькие дети полюбят их, и подумай о радости и удовольствии, которые они получат.
— Нет! Я не могу, я не буду их публиковать, Ричард. Как ты не понимаешь? — повторяла я, глядя на него. — Они священны.
— Жаль, что ты так это понимаешь, — сказал он тихо.
— Может быть, когда-нибудь, — прошептала я, внезапно желая его смягчить.
— Я надеюсь. — Он улыбнулся.
Я взяла книги с кофейного столика и прижала к себе.
— Я пойду отнесу их, буду через минуту.
Я поспешила наверх, положила книги в ящик и заперла комод. Я удивилась: почему я показала их Ричарду Марксону? Только Эндрю и Сэра видели их. Я хранила их долгие четыре года спрятанными. Я даже не вынимала их, чтобы показать Диане или маме.
Почему я показала ему что-то настолько личное, настолько тайное, настолько для меня значительное? Я спрашивала себя об этом, когда спускалась вниз на террасу. Я не могла ответить на этот вопрос, и это меня весьма обескуражило.
42
Отправляясь в Боснию, Ричард сказал, что едет на десять дней.
Но на самом деле он отсутствовал почти месяц. Он очень аккуратно мне звонил, и в какой-то степени я была ему благодарна, что регулярно получала от него известия и знала, что у него все в порядке. Но в то же время я чувствовала, что постепенно попадаю в опасное положение.
Всегда, когда он звонил мне из Сараева, я смущалась, становилась почти косноязычной, была уверена, что он ждет от меня ответа на свое предложение, которое он мне сделал перед отъездом.
А я не могла ему дать этот ответ.
Я все еще не могла разобраться в своих чувствах к нему. На самом деле он мне нравился, я была к нему неравнодушна. В конце концов, он был хорошим человеком, и за те десять месяцев, пока я была с ним знакома, я убедилась, что он хороший друг. К тому же мы были совместимы, у нас были общие интересы, и нам нравилось проводить время вместе. Однако, по моему убеждению, этого было недостаточно для брака, или хотя бы для пробного брака, который он мне предложил.
Я боялась — боялась обязательств, привязанности, ежедневной связи, близости. А больше всего я боялась любви. Что будет, если я полюблю Ричарда, а потом он меня бросит? Или умрет? Или будет убит на своем журналистском посту? Что тогда будет со мной? Я не смогла бы вынести еще одной потери.
А если, как он того хочет, я бы вышла за него замуж, не любя его, возможно, нет, наверняка у нас появились бы дети. Как я могла бы иметь других детей? Лисса и Джейми были такими… совершенными.
Вот такие мысли роились у меня в голове в то утро, когда я шла по направлению к холмам и несла кружку черного кофе. Я подняла глаза и, как обычно, посмотрела на небо.
Было облачное утро, все было затянуто тучами, и дождь над холмами угрожал пролиться в любой момент. Однако цвет неба был очень необычным — оно было бледным, как будто вылинявшим, почти белым. Не было слышно раскатов грома; но, несмотря на это, воздух был тяжелым и густым, и я чувствовала, что сейчас погода должна измениться. Во всяком случае, дождь был нам необходим.
Усевшись под старой яблоней, я пила кофе и рассеянно рассматривала все кругом. Ненадолго мой взгляд задержался на группе красных амбаров, ставших теперь моими маленькими магазинами, и я почувствовала, как во мне слегка зашевелилась гордость, — ведь они имели огромный успех. Затем я перевела взгляд на длинную лужайку, немного ее поизучала, а затем стала смотреть на пруд. У края его сгрудились кряквы и канадские гуси; а на дальнем берегу гордо стояла на длинных ногах самая изящная птица — голубая цапля. Мое сердце забилось прерывисто. Эта картина меня очень порадовала.
Я улыбнулась сама себе. Все длинное лето мы ждали, когда нас посетит голубая цапля. Ее все не было, но вот сегодня утром она появилась и выглядела так, как будто никуда отсюда и не улетала.
Закончив пить кофе, я откинулась назад, закрыла глаза и погрузилась в свои мысли. Не прошло и нескольких минут, как я уже знала, что мне надо сделать, что я должна ответить Ричарду.
Нет.
Я должна сказать ему «нет» и расстаться с ним.
Кроме того, зачем ему женщина, которая больше не может полюбить? Женщина, влюбленная в своего покойного мужа?
«Жизнь для живых», — услышала я голос Дианы, говорящей эти слова.
Я не стала обращать внимание на голос, но сама мысль меня захватила. Я прогоню Ричарда Марксона, как и намеревалась это сделать.
Но, может быть, он уже и сам ушел от меня. Вот уже неделю я не имела от него никаких известий. В действительности, он перестал мне звонить регулярно сразу после того, как покинул Боснию.
Он оставался в этой измученной войной стране десять дней, как и намеревался. А затем он переехал в Париж. Это был его любимый город — он сказал мне об этом, когда позвонил. Он когда-то там работал корреспондентом «Нью-Йорк Таймс» и с любовью вспоминал каждую минуту своего четырехлетнего пребывания во Франции. Четыре года — это большой срок. Без сомнения, у него там много друзей.
Может быть, Босния и Париж излечили его от меня.
Может быть, мне не придется его прогонять, в конце концов.
Это было бы большим облегчением, если бы мне не пришлось говорить «нет» ему в лицо, если он никогда не вернется и будет оставаться вдалеке или если даст нашим отношениям прекратиться самим по себе.
Может быть, у него вспыхнул какой-нибудь старый роман. Это тоже было бы облегчением. Не так ли?
— Привет, Мэл.
Я выпрямилась, настолько испуганная, что уронила пустую кружку из-под кофе, которую держала в руке. Она упала в траву и исчезла, скатившись по склону холма.
Я молча смотрела на него.
— Прости, что я так тебя напугал, — сказал Ричард, стоя надо мной.
— Я даже подскочила от страха! — воскликнула я. Глубоко вздохнув, я спросила: — И откуда же ты
