Барбара Брэдфорд
Все впереди
ПРОЛОГ
Я так долго была одна, что даже и подумать не могу, чтобы снова жить с кем-нибудь еще. Но именно этого хочет от меня Ричард. Чтобы я жила вместе с ним.
Когда прошлым вечером он предложил мне выйти за него замуж, я ответила, что не могу. Мой ответ не лишил его присутствия духа, и в свойственной ему манере он бодро предложил попробовать пожить вместе. Что-то вроде пробного брака, сказал он, и никаких условий и обязательств с моей стороны. «Я рискну, Мэл», — сказал он с легкой, насмешливой улыбкой, не спуская с меня темных глаз.
Однако сегодня утром, так же как и вчера вечером, даже эта мысль кажется мне невозможной. Если уж быть абсолютно честной с собой, по-моему, меня пугает та близость, которая возникает при жизни с другим человеческим существом. Не только и не столько половая близость приводит меня в смятение, но ежедневное совместное существование, эмоциональная связь, которые переплетают двух людей друг с другом и превращают каждого из них в часть другого. Я убеждена, что у меня это не получится, и чем больше я об этом думаю, тем яснее мне становится смысл моей реакции на предложение Ричарда.
Я боюсь. Боюсь связать себя обязательствами… боюсь полюбить его слишком глубоко… боюсь слишком привязаться к нему… быть может, даже влюбиться в него, если и в самом деле я способна на такое сильное чувство.
В течение долгих лет я была парализована страхом, я очень хорошо это сознаю, и вот я создала свою собственную жизнь, жизнь в одиночестве: это всегда мне казалось намного безопаснее. По кирпичикам я возвела вокруг себя стену, заложив в ее основание мой бизнес, мою работу, мою карьеру. Я сделала это, чтобы защитить себя, изолироваться от жизни; работа стала моим надежным убежищем так давно; она дала мне то, в чем я нуждалась последние годы.
Когда-то я имела очень много. У меня было все, чего женщина может пожелать. И я все это потеряла.
Последние пять лет, с той роковой зимы 1988 года, моя жизнь была сплошным страданием, сердечной болью и тоской. Горе, с которым я жила все это время, было и остается невыносимым. И все же я вытерпела. Я справилась, я пробила себе дорогу прочь из ужасной тьмы и отчаяния, хотя у меня почти не осталось сил, и я утратила даже волю к жизни. Каким-то образом я сумела выжить.
И я научилась жить одна, привыкла к этому и не уверена, что смогу делить свою жизнь с кем-нибудь еще, как я делала это раньше, в прошлом, в той прежней моей жизни.
А ведь именно этого хочет от меня Ричард. Он хочет, чтобы мы вели общую жизнь, чтобы я разделила свою жизнь с ним. Он хороший человек. Не думаю, чтобы на земле нашелся кто-то лучше него, и любая женщина была бы рада, если бы он ей принадлежал. Но ведь я не любая женщина. Я слишком много перенесла в жизни, во мне навсегда поселился страх, моя душа неисцелимо больна. И я сознаю, что никогда не смогу быть такой женщиной, которой он заслуживает, женщиной, которая может отдать всю себя ему, женщиной без прошлого, не отягощенной, подобно мне, тяжелой ношей, бременем скорби, которая тянет ее назад.
Для меня, душевно искалеченного человека, было бы проще всего прогнать Ричарда Марксона прочь, сказать ему «нет» гораздо более решительно, чем я это сделала вчера, и никогда больше его не видеть. Но я не могла… что-то меня удерживало от этого, мешало произнести эти слова. Конечно, причиной тому был сам Ричард, я поняла это. Я по-своему испытывала к нему некоторые чувства, в последнее время я стала доверять ему, возможно, даже больше, чем хотела бы это признать.
Ричард вошел в мою жизнь совсем случайно около года тому назад, вскоре после того, как он снял дом по соседству с моим в этом сельском уголке на северо-западе Коннектикута, неподалеку от Шерона в окрестностях озера Вононпейкук и пруда Мадж, почти совсем на границе с Массачусетсом. Я всегда называла эту горную местность Коннектикута Страной Господа и поэтому была несколько удивлена, когда он точно в этих же выражениях стал описывать свое восхищение этой великолепной частью земли.
Ричард мне понравился сразу же, как только он вошел в мой дом. В тот зимний вечер, за ужином на моей кухне, я была убеждена, что Ричард увлекся моей подругой Сэрой Томас. И только несколько недель спустя он совершенно ясно дал мне понять, что интересуется именно мной и именно меня хочет узнать лучше. Я долго с недоверием держалась от него подальше, но мало-помалу пришлось позволить ему войти в мою жизнь. Но, тем не менее, во многом я старалась быть с ним сдержаннее. И поэтому я была так поражена, когда прошлым вечером он сделал мне предложение. Я обещала дать ему ответ сегодня.
Мой взгляд упал на лежащую на письменном столе «Нью-Йорк Таймс», и я прочитала дату: понедельник, 9 августа 1993 года. Я подумала, припомнит ли он впоследствии эту дату, которая должна войти в его память как день, когда я ему отказала, подобно тому, как я сама помнила столько знаменательных дат — вех на моем жизненном пути, каждый год воскрешающих в памяти так много воспоминаний.
Я потянулась к телефону, желая покончить с этим сразу, но затем отдернула руку. Не стоит звонить ему на квартиру в Манхэттене, поскольку я не очень-то представляю, как я сформулирую то, что хочу ему сказать. Я не хочу его несправедливо обижать, надо действовать дипломатичнее.
Внезапно почувствовав раздражение и недовольство собой, я глубоко вздохнула и, нетерпеливо отодвинув назад кресло, пошла включить кондиционер. Утро выдалось необычайно влажное, воздух в моем офисе в глубине дома казался тяжелым и давящим. Кожа покрылась липкой испариной, и я внезапно почувствовала удушье и как бы приступ клаустрофобии.
Вернувшись к письменному столу, я села и стала смотреть в пространство; мысли мои продолжали вертеться вокруг Ричарда. Прошлым вечером он сказал, что я слишком молода, чтобы обрекать себя на подобное одинокое существование. Я думаю, само по себе это верно. В конце концов, мне всего лишь тридцать восемь лет. Однако бывают дни, когда я чувствую себя восьмидесятилетней старухой и даже старше. Я понимаю, что это из-за того, что со мной произошло, оттуда же мое новоприобретенное знание жизни и людей. Бесспорно, я очень многое узнала об их бесчувственности, эгоизме и безразличии. И прежде всего я познала зло, а также добро. В мире есть добрые люди, любезные, участливые и сочувствующие, но на самом деле их немного. Я слишком хорошо поняла, что чаще всего мы остаемся наедине с нашими неприятностями и болью. Я подозреваю, что в последнее время я стала несколько циничной и в то же время более мудрой, способной постоять за себя, а также стала больше рассчитывать на свои силы, чем когда-либо раньше.
Как-то я обличала злодеев, населяющих нашу планету, а Ричард слушал с присущей ему внимательностью. Когда я закончила и обнаружила, что довела себя почти до слез, он подсел ко мне на диван, просто взял мои руки и крепко сжал их. Так мы просидели долго, окруженные тишиной, пока он, наконец, очень спокойно не сказал:
— Не пытайся понять природу зла или исследовать ее, Мэл. Это тайна, которую никто не мог постичь. Зло коснулось твоей жизни в большей степени, чем жизни других. Ты прошла через ад, и я не могу найти подходящих слов, чтобы попытаться успокоить тебя. Все равно слова, в лучшем случае, — всего лишь пустое, холодное утешение. Я просто хочу, чтобы ты знала, что я всегда здесь, если только я тебе понадоблюсь. Я твой друг, Мэл.
Я понимаю, что всегда буду ему благодарна не только за то, что в тот день он выказал свое участие, но и за то, что он не делал попытки успокоить меня банальными фразами, ничего не значащими словами, которые обычно произносят благожелатели, столкнувшиеся с чужим горем, гневом или отчаянием. К тому же должна признать, что я восхищаюсь Ричардом Марксоном. Он порядочный человек, честный и способный на сочувствие, а эти качества для меня много значат. Он никогда не был женат, но ему
