приглашенной неизвестно кем, возмутил все наше сообщество. Согласно правилам внутреннего распорядка, никто не имеет права приглашать без разрешения бюро лиц или группы лиц (журналистов, работников телевидения и проч.), способных нарушить спокойствие совладельцев. Сообщество с удивлением вынуждено напомнить госпоже Бернстайн и госпоже Монтано абзацы 14 и 15 нашего Устава. Бесспорно, артистическое прошлое обеих дам заслуживает некоторых исключений, но тем не менее не дает им никакого права тайно подстраивать какие бы то ни было демонстрации явно рекламного характера. Сообщество надеется, что в будущем его рекомендации будут приняты во внимание и учтены.
Примите и проч.».
— Однако… — сказала Жюли. — Не слишком ли сурово? Они что, решились обвинить нас в… Нет, не понимаю! И потом, что за тон? А как реагировала Глория?
— Именно так и реагировала. Я как раз хотела с вами о ней поговорить. Это письмо ее доконало. Не должна была председательша так писать.
— Ее заставили это сделать, — с отвращением проговорила Жюли. — И заставили как раз так называемые подруги Глории. Я часто думаю, а есть ли разница между самыми темными нищими в какой-нибудь Индии и этими богатыми кумушками? Им все равно, на что глазеть: на петушиный бой или на схватку двух старух. Все интересно. Не удивлюсь, если окажется, что Кейт и Симона заключают между собой пари. Постой, ты сказала, что письмо доконало Глорию? Что это значит?
— Это значит, что она выглядит хуже некуда. Конечно, не мое это дело, но только вам обеим надо бы уехать отсюда в настоящий дом отдыха. И через две недели, ну пусть через три, все опять станет хорошо и спокойно.
— А с ней ты об этом говорила?
— Нет.
— Ну ладно. Иди. Я сама ею займусь.
Итак, момент настал. Жюли набрала номер сестры.
— Впусти меня, — сказала она. — Мне нужно поговорить с тобой о чем-то очень важном. Впустишь?
— Ладно, иди. Только ненадолго.
Жюли с трудом узнала голос Глории. Может быть, уже не стоит торопить события? «Стоит, — сказала она себе. — Только не из-за нее, а из-за меня».
Комнату скудно освещал свет одного-единственного бра, и лицо лежащей в постели Глории едва виднелось в полумраке. Это когда-то свежее, гладкое лицо, так долго сиявшее счастьем, теперь сморщилось и напоминало усохший за зиму плод. В глазах застыли подозрительность и страх. Жюли протянула было руку, но Глория вздрогнула, словно желая отодвинуться.
— Да ладно, — бросила Жюли, — не хочешь, не надо. Я прочитала, что за ультиматум прислала тебе мадам Женсон. Лично я считаю, что это возмутительно.
— Что ты стоишь? — промолвила Глория. — Ты выглядишь ничуть не лучше, чем я. Садись. Полагаю, это не ты вызвала сюда бригаду с телевидения?
— Не я.
— Поклянись.
— К чему тебе клятвы?.. Что мы, дети? Ну ладно, раз уж тебе так хочется. Клянусь.
— Был момент, я подумала, что это ты. А главное, что ты им наговорила? Можно подумать, что ты прямо Золушка… Не очень-то это порядочно…
Жюли терпеть не могла подобных жалобных излияний, от которых у нее цепенело все внутри.
— Давай больше не будем об этом, — прервала она сестру. — Ты знаешь, Джина…
— Умоляю тебя! — застонала Глория. — Я слышать больше не желаю ее имени. Так что ты хотела мне сказать?
— Да, так вот. Представь себе, что нас не станет…
— Ты что, рехнулась? — прервала ее Глория. — С чего это вдруг нас не станет? Ты что, думаешь, эта дурацкая история с телевидением настолько меня расстроила, что я заболела?
— Конечно, я так не думаю. Ты лучше выслушай меня спокойно. Тебе скоро сто лет, а мне скоро девяносто.
— Ну и что из этого?
— Только то, что мы можем умереть. Глория, проснись! Посмотри, что с нами делается от малейшего огорчения. Неужели эта история с телевизионщиками действительно имела такое значение? Ведь это был пустяк!
— И тем не менее ты поспешила вывернуть перед ними душу наизнанку!
— Ничего подобного. Я просто сказала, что моя жизнь не всегда была легкой и приятной. И не в этом дело, в конце концов! Я говорю совсем о другом. Подумай, если мы умрем, что от нас останется?
— Пластинки.
— Какие пластинки? Старье на семьдесят восемь оборотов, которое дышит на ладан? У Джины — совсем другое дело. Она вошла в историю с помощью картинок, а картинки гораздо лучше противостоят времени.
— Допустим, — признала Глория. — Допустим, это действительно так. А ты что, знаешь какое-нибудь более прочное средство?
— Может быть, и знаю. Тебе не приходила в голову мысль о музеях, о надписях, запечатленных в камне?
Глория едва не подпрыгнула.
— Ты что, предлагаешь мне заказать себе надгробную доску? Гадость какая!
— Вовсе не надгробную. Доски ставят не только на кладбищах. Совсем наоборот. Есть нечто, что можно увидеть не опуская голову к могиле, а поднимая ее вверх…
— Я тебя не понимаю…
— Есть мемориальные доски…
— Ах вот оно что!
Глория разволновалась. Она лежала, сжимая на груди кулаки.
— Понимаешь, — продолжала Жюли, — в этом нет абсолютно ничего похоронного. Представь себе красивую мраморную доску с простой надписью, высеченной золотом: «Здесь жила знаменитая скрипачка Глория Бернстайн. Родилась в Париже 1 ноября 1887 года» — а дальше свободное место, которое будет заполнено когда-нибудь потом.
— А что, дату рождения сообщать обязательно? — спросила Глория.
— Ну конечно. Именно это больше всего поражает прохожих. «Смотри-ка, ей, значит, уже сто лет!» — скажут они. И весь «Приют отшельника» будет тобой гордиться. Как ты думаешь, чем особенно привлекательны улицы и площади в городах? Именно своими мемориальными досками. Они придают дух истории местам, которые без них оставались бы похожими на все остальные. А ведь именно это мы и наблюдаем здесь. «Приют отшельника» — прекрасное и очень удобное место, но у него есть один недостаток: он слишком новенький. Ему не хватает патины, чтобы подчеркнуть его исключительность.
— Пожалуй, — проговорила Глория. Идея понемногу захватывала ее. — Постой, а как же Монтано?
— А что Монтано? Мы что, побежим ей докладывать? А когда она увидит сама, будет уже поздно. Если она и захочет заказать такую же доску для себя, видно будет, что она просто повторяет все, что делаешь ты. К тому же она не посмеет написать: «Родилась в Неаполе»…
— И еще переврет дату рождения, — горячо подхватила Глория. — Слушай, а
