- Я вас не боюсь, но розы. зачем? Вы правда не догадываетесь, кто их принес?
- Как они мне надоели! — Петр Романович подошел к комоду (выбросить и забыть, отдаться без остатка, без условий этому единственному в своем роде мгновенью!), обжегся о шипы и услышал:
- Вы хромаете?
Пальцы разжались, цветы остались стоять в царственной своей прелести. Он пояснил привычно:
- Ударился о ножку качалки, щиколотка распухла. — И опять ему захотелось рассказать ей все. — Позавчера с Иваном Ильичем мы помянули моего отца какой-то жуткой медицинской дрянью. Я заснул, и он мне приснился.
- Кто?
- Отец. Я прошел на дребезжанье звонка по темному лабиринту комнат без окон. Споткнулся, ударился обо что-то.
- Во сне?
- Наверное. То есть конечно. Отец стоял на лестничной площадке… так реально, в своем коричневом костюме с «искрой».
- В котором его похоронили?
- Нет, хоронили в черном. — Петр Романович бегло взглянул в полумраке, пронизанном внешним солнцем, в глаза напротив — бирюзовые, цвета морской волны — и повторил: — В черном.
- А дальше?
- Я сказал: «Ты же умер». Он ответил: «Нет, я жив», — попросил прощения и простил меня.
- За что?
- «За смерть».
- За что?!.. Петр Романович, что вы молчите?
- Я же говорил, что не хочу вспоминать ту историю. Нет, вспоминается!
- Разве смерть вашего папы связана с убийством той девушки?
- Ну. опосредованно. Еще я спросил его, как там, в том мире.
- В загробном?
- Господи, это же сон!
- И что он сказал?
- «Не дай тебе Бог туда попасть. Я еще приду».
- Приходил?
- Да ну! Не выношу суеверий, не о том ты спрашиваешь.
- А о чем надо? Вы же споткнулись, когда шли открывать дверь, так?
- То был кошмар под воздействием спирта, я шел во сне, проснулся — качалка качается.
Варенька встала — одним гибким движением, не касаясь поручней, — и пересела на кушетку рядом. Качалка качалась.
- Когда на другой день в пятницу я увидел здесь розы — она качалась.
- Петр Романович, скажите как философ — есть привидения?
- Я тебя напугал, — сказал Петр с нежностью; она взяла его за руки, легкие влажные поцелуи он ощутил на ладонях, опять блаженство накрыло пленительным парусом, в котором, может быть, таилась ловушка; он освободил руки. — Не надо, я, наверное, заболел.
- Нога болит?
- Душа. Что-то происходит. потаенное, но реальное. Розы — реальность. Посреди прихожей валялся стул.
- Во сне?
- Наяву. Я проснулся, вышел из комнаты — прямо посередке тяжелый стул.
- Об него вы и споткнулись!
- Я не лунатик!
- Откуда вам известно? Вы спите один? Или нет?
- Я сплю один. — Петр изнемог в неравной борьбе, наклонился, взял ножки в золотистых лаптях «барышни- крестьянки», прижал к лицу; а Варенька прикоснулась к волосам его, погладила, потянула с нежной болью. Тут в дверь позвонили и грянул голос:
- Милиция! Протокол подписать!
8
Правоохранительное вмешательство спасло влюбленных от падения, так сказать. И Петр в растревоженных чувствах отослал Вареньку от греха подальше: устал-де безумно, сутки не спал. Уселся в качалку, где только что сидела она («фетишизм», отметил с ласковой усмешкой, он был счастлив), глаза закрыл, но не заснул. Тонкий, горьковатый аромат, казалось, усиливался, уносил в молодость, когда брат привез охапку роз с дачи близ Завидеева, о чем позже Петр давал показания; и все завершилось и как-то уравновесилось смертью: они все умерли. А через девять лет, с приходом Подземельного (нет, раньше, думал Петр, с автомобильного взрыва), прошлое возвращается и возвращается, как Ницшеанский карлик — предвестием безумия. Предупреждал себя здравомыслящий логик, но не мог удержаться от соблазна: с судорожно сомкнутыми веками он ждал сна — свидания с близкими, ведь тот сказал: «Я еще приду».
«Скажите как философ — есть привидения?»
И мысли его (полусонные душевно- телесные ощущения) соскользнули по цепочке актуальных ассоциаций — розы, молодость, любовь — в мир сегодняшний. Варенька была слишком хороша («слишком хороша для меня!»), ее присутствие мешало, а в одиночестве он мог вообразить себя любимым. И любящим — впервые на четвертом десятке.
Потом он заснул крепко — без снов, никто его не потревожил — и проснулся уже в глубоких сумерках, в натужных ударах «забавных» часов — десять. Удивляясь на недавние свои страхи, с одной мыслью — она ждет! — он бросился под пронзающий свежестью душ, побрился, оделся в лучшую свою одежду, со сдержанной элегантностью (от отца унаследовался безупречный вкус, несколько компенсирующий недостаток средств).
Однако темным-темно было за окнами справа, она ждет в темноте! Петр Романович продекламировал громко, с вымученной иронией: «И каждый вечер в час назначенный — иль это только снится мне? — девичий стан, шелками схваченный, в туманном движется окне». Ни движения, ни звука. ну что за детские прятки!
Он, конечно, позвонил — в дверь, по телефону. И разозлился — не на нее, на себя: нашел время спать! Естественно, она обиделась. и уехала к папе. Он недоверчиво усмехнулся, прошел на кухню: «синей птицы» под липой не было. Что ж, свидемся позже, уговаривал себя Петр Романович, хотя ему передалась ее горячка нетерпения: надо спешить.
Зазвонил телефон. Философ кинулся в прихожую. Мужской голос, глухой и как будто знакомый. жутко знакомый. «Если хочешь узнать про убийство.» — «Кто это?» — «Будь дома в полночь». — «Господи, кто это? Поль, ты?» Тихий смех, от которого мороз по коже продрал. — «По-французски я». — «Не дурачься!» — «У меня орудие убийства, на нем кровь». — «Где?» — «На мертвой голове», — «Где?!» — «На тротуаре в Копьевском переулке». Связь оборвалась.
Пытаясь унять дрожь, Петр Романович произнес вслух:
«Противный «павлин»!» И тотчас бросился в переулок. Пустынный, почти ночной. Тусклый фонарь освещал нижние ржавые перекладины пожарной лестницы. Где кровь?.. На мертвой голове. «Тебя, идиота, разыгрывают, а ты всерьез.» Он подпрыгнул, подтянулся, полез наверх, отдышался на своей галерейке. В дикой духоте продолжала пробирать холодная дрожь. «А придурковатый мальчишка, должно быть, наблюдает из-за угла, забавляясь. Не он ли вчера проскользнул в переулок, когда я подходил к тоннелю? Мертвая голова. — мысли путались, — мертвец проскользнул.»
Петр Романович опомнился, быстро спустился на землю (да, с места преступления сбежать легко, кабы не чертовы эти шпингалеты!) и сбежал — до того разобрал его страх! — сбежал из гиблого этого
