Пришли на собрание общины. Минут на пять опоздали. Но калитка ещё открыта. Возле калитки стоит мужик в рабочей спецовке, босиком.
– Добрый вечер, – радостно говорит он, – входите, пожалуйста. Анатолий.
Знакомимся. Анатолию сорок лет. Он последователь Порфирия Иванова. Заходим вместе с Анатолием в дом, в ту самую комнату, где мы с Николаем в прошлый раз беседовали. Человек десять-двенадцать сидят на скамейках. На мгновение все оборачиваются в нашу сторону.
– Добрый вечер, – говорит Иван. Я киваю головой. В ответ нам то же кивают головами и приветствуют, – добрый вечер.
Появляется Николай. Здороваемся. Николай присаживается на самый краешек скамейки, будто бы он здесь самый последний человек в общине. Но его тут же обступают женщины. Одна, чернявая, с неопределенными и довольно неприятными чертами лица настойчиво умоляет Николая заняться проектом бесплатной раздачи хлеба на городском рынке.
– Да-да, – машет рукой Николай, – обязательно, обязательно сделаем.
«Чернявая» смотрит преданными глазами на Николая. А Николай смотрит на часы:
– Братья и сестры, пора становиться на молитву.
Все, как по команде, встают на колени. Начинается молитва. Каждый молится по-своему и вслух. Разноречивый гомон заполняет комнату. Сквозь какофонию звуков прорываются обрывки фраз: «Господи, веди нас на надрелигиозный уровень... огради нашего пресвитера Николая... вложи в наше сердце...» Темп молитвенного разногласия всё нарастает. Сливается в сплошной гул. Ощущение будто находишься в центре гигантского пчелиного улья. Или на борту военно-транспортного самолёта.
Гул немного давит на мозги, притупляет восприятие окружающего мира. Отчетливо только слышу молитву Николая. Она звучит поверх всех голосов. Николай молится на странном, неземном языке. Да и язык ли это вообще?!
Постоянно слышится: «халя-маля, ахаля-маля, гхыр-мыхыр». – И опять, – «халя маля, ахаля- маля...»
Николай молится на иных языках, – догадываюсь я. – Стрёмная молитва, если честно. Слышал такое раз в жизни. У Ивана дома один пятидесятник так молился. Страшно молился, кричал ещё, что всюду бесы в квартире!
И как Николай – «халя-маля, халя-маля». Я тогда ещё подумал: кому нужна такая страшная молитва? Ещё протестанты смеют после этого говорить, про православных: «у них церковно-славянский язык непонятный».
– ... Ахаля-маля, гхыр-мыкхыр, ахаля... – Захлёбывается Николай.
Молитвенный темп ещё нарастает. Кажется, всё уже вокруг гудит, стены, сам воздух. И не просто гудит – вибрирует. Голос у Николая становиться тонкий, визгливый. Николай мычит:
– М-м-м , о-о-ом-м-м, м-м-м, о-о-ом-м-м!
Внезапно гул голосов обрывается. Воцаряется пронзительная тишина. «М-м-м» ещё несколько мгновений висит в воздухе. Слышится дружный глубокий вздох, как перед погружением в воду. Община хором читает Евангельскую молитву:
– Отец наш, Отец сущий на небесах...
Прочитав молитву, братья и сестры грузно поднимаются с колен. Переводят дух…
Вот, собственно, и вся духовная практика. Вся реальная мистика. Не впечатлило, как ни старался себя впечатлить. Очень уж протестантов-пятидесятников напоминает. Все эти бубнения на непонятных языках.
За молитвой на иных языках и «Отче Наш» следует долгая проповедь Николая.
Совсем другое дело! Проповедь вполне в духе «Розы Мира». Из проповеди Николая запомнилось следующее:
Закон Моисеев – это фундамент Храма Христа на Земле, Евангелие – это стены Храма Христа, наконец «Роза Мира» – крыша Храма Христа, завершение этого Храма. Аминь!
Христианство, став государственным, запятнало себя грехами власти. Благодать ушла из Церкви и наступила безрелигиозная эпоха.
Сейчас, на излёте атеистической эпохи, наступает новая великая эра Благодати Святого Духа! «Роза Мира»! Именно Она должна закончить строительство Храма Христова и показать всему миру, что жизнь в благодати – это жизнь вне закона. Жизнь, когда законы просто не нужны, грешить становится невозможно!..
Закончив проповедь, Николай спрашивает – нет желающих, выступить?
Выступать никто не хочет. Собрание закругляется. Люди постепенно расходятся. Но мне и Ивану не терпится ещё пообщаться с Николаем, в узком кругу. Остаёмся.
С нами остаются ещё несколько человек. Активисты общины, её костяк. Знакомимся. С Анатолием мы уже, как бы, знакомы. С ним и завязываем разговор. Анатолий всё показывает нам свои пыльные, серые ноги.
– Нет, вы потрогайте, – говорит нам Анатолий, – потрогайте, какие тёплые. Я же и зимой так хожу. И никогда не болею. Нет, вы потрогайте. Потрогайте, какие тёплые!
Что делать? Трогаем ноги Анатолия. Ноги как ноги.
– А после молитвы они ещё и розовые становятся, – продолжает тему ног Анатолий. Весь сияет. – Я ведь, раньше, когда с системой Иванова не был знаком и в Бога не верил, и такой свиньёй жил.
– Нет, вот вы не поверите, детей своих собственных раз в неделю обязательно порол. А теперь, как в Бога поверил, всех люблю, – Анатолий делает широкий жест руками, словно желает обнять весь мир, – вот вы не поверите, никому зла не желаю. Никому! Под одним небом живём, на одной земле. И дело не в том, что мы босиком ходим. Вот, Максим Петрович скажет.
Максим Петрович пожилой военный в отставке. Тоже последователь Иванова. У Максима Петровича густые брови. Глаза большие и круглые, как у филина. Максим Петрович внимательно нас разглядывает и говорит:
– Любите землю, по которой ходите. Любишь землю, значит, и людей любишь. Люди-то на земле живут. А больше ничего человеку и не требуется, кроме любви к земле своей.
– Вот вы, наверное, ищете Бога? – Спрашивает Максим Петрович у Ивана и, не дав Ивану и рта раскрыть, продолжает, – а Бог вокруг нас. Это Природа. Матушка-Земля.
– Одну минуту, уважаемый Максим Петрович, – Николай вздымает вверх огромный указательный палец, – вы с Богом соединяетесь или с природой?
– А что? – Максим Петрович удивленно щурится.
– А то, что если Бог, по-вашему, природа, тогда нам и Евангелие не нужно. Так как в другом, Небесном Царстве нет нужды. Всё здесь. В природе.
Николай прикладывает огромную ладонь к своей груди:
– Я, конечно, Иванова уважаю. Но не лучше ли сказать: через природу, по Иванову, я соединяюсь с Богом.
– Ну, я и говорю, – вид у Максима Петровича непонимающий. Тема Иванова закрыта.
Знакомимся с супругой Николая. Оказывается, это та самая дама, что встречала нас у ворот общины в наш самый первый приход к Николаю. Супругу зовут Римма. Она почти вдвое его моложе.
– Моя духовная жена, – говорит Николай.
У Риммы холодное лицо. Острые скулы. Стальные глаза и прижатые к черепу маленькие уши. Говорит она мало, если говорит, то коротко и отрывисто. Не женщина, а какая-то немецкая овчарка. Впрочем, о
