вспомню об этом — трудно было найти худший способ объявить мне о моей отставке.
Эти двое, наверное, подумали, что до меня долго доходит, и что меня здорово провели. Но мне было наплевать на их презрение или сочувствие. Уехали! Допустим, сам вижу. Но почему в такой спешке, в таком строжайшем секрете? И в каком направлении отправилась вереница запломбированных грузовиков?
Свидетели… Я был очень наивен, думая, что найду их вне этих стен. Там был рынок, вернее, базар. Улочки, запруженные прицепами, грузовиками; площади, заставленные прилавками с овощами и фруктами, цветами и сырами, бараниной и птицей; презентационные стенды, домашняя утварь и сельхозтехника. Как перекричать этот гомон, какофонию рева животных, клаксонов, зазывал с мегафонами? Напрасно я заговаривал с людьми, сидевшими в открытых кафе или за рулем своей машины, результат был один: никто ничего не видел, ничего не слышал. Стены не дрожали, собаки не лаяли. Никто не проснулся, разбуженный среди ночи проходившей колонной. Неужели они тоже сговорились? Можно подумать, что в ту ночь все эти мерзкие образины наглотались снотворного. Хотя кое-кто наверняка был в курсе: те самые, кто больше всего удивлялись моей настойчивости.
Я потерял много времени, надсаживая горло, но так и не получил ни малейшей зацепочки. И все же, повторяю, такие вещи не делаются с бухты-барахты. Сколько предварительных совещаний должны были провести организаторы! Чтобы все подготовить, нужны были недели, месяцы. После деликатных переговоров с властями на разных уровнях (вплоть до министерства, вплоть до управлений культуры, заинтересованных в этом переезде) нужно было набрать многочисленный и квалифицированный персонал. Нет, ничего такого не затеешь за одну ночь.
Я начинал смотреть на это дело со стороны и восстанавливать развитие заговора. Несмотря на свои недюжинные способности подчинять себе людей, думать и действовать за них, Атарассо даже издали не мог руководить таким предприятием. И речи быть не могло о том, чтобы он спустился со своего метафизического Эльбруса или Арарата и принял участие в приготовлениях.
(К тому времени мне открылось его тайное лицо, его обиды, слабости, стариковские наваждения, пронизанные блестящими, порой сумбурными догадками, ведь за эти недели у меня в руках побывали все составленные им записки. Лучше сказать,
Одна Сандра могла взять на себя принятие необходимых решений. У нее одной было достаточно воли и смекалки, чтобы продумать весь план в малейших деталях, рассчитать весь путь до пункта назначения. Последний долго Держался в секрете: укрепленный островок между Неаполем и Гаэтой, где ящики останутся до самой смерти знаменитейшего, до того самого дня, когда их содержимое после соответствующей экспертизы явится в витринах будущего Фонда Атарассо рядом с музеем Востока в Венеции. (В Венеции, где Атарассо провел свое детство и где пробудилось его призвание — страсть к восточным древностям, ведь Адриатика исторически стала первым подъездным путем, по которому трофеи, исторгнутые из храмов и усыпальниц, прибыли в Европу, на что указывают фрагменты этих памятников, вмурованные в основание базилики у входа во дворец дожей.)
Итак, Сандра одна провернула все это дело. После того как она уехала в карете скорой помощи, доставившей Атарассо на ближайший аэродром, Гриша оставался здесь, пока не был погружен последний ящик. Но когда я проснулся, и его уже не было: он уехал вслед за колонной грузовиков.
Как узнать, почему Сандра не хотела посвящать меня в свои планы? Я три дня пробродил по пустым залам, ожидая хоть какого-нибудь знака, объяснения. Ни одного телефонного звонка, ни одной весточки. Двери снова запирались на засовы, навешивались замки, что понемногу ограничивало мое перемещение. Мне по-прежнему готовили еду, один из детей привратника приносил ее мне наверх. Именно от него я узнал, что слуги, получив щедрое вознаграждение, были уволены с приказом немедленно уехать: к восходу солнца в стенах замка не должно было оставаться ни одной живой души. Это был не сон: все эти меры были направлены против меня.
Столь эффективный способ устранения становился от этого еще загадочнее. В наших отношениях с Сандрой не было ничего такого, что могло бы предупредить меня о подобной перемене, о ее желании оборвать наш роман. Я-то всегда думал, что ее, находившуюся в полной власти своего отца, толкнул в мои объятия не порыв чувств, а потребность разрушить эти чары. Я помогал ей забывать о тревогах старика, о той медленной агонии, при которой она была вынуждена присутствовать, но которая как будто переставала существовать, когда мы были вместе. Отсюда исступление, притворное насилие, странные игры, которые мы придумывали.
Мне казалось, что это насилие отметило собой нашу связь с самой первой встречи. Мы продолжали сталкиваться, мять, гнуть друг друга… а может быть, и помогать один другому. Потом соотношение сил между нами менялось: это я нес ее на руках и клал на кровать. На ту самую кровать, на которой еще валялись разрозненные листки из записных книжек Атарассо. Я потом подбирал их, все смятые. Разыгрывала ли она безразличие? Или такое святотатство обостряло ее наслаждение? Или же она действительно забывала, кто она, где мы? Я думал, что я сжимаю в ладонях лицо ребенка, только что выбравшегося из лесной чащобы и просящего, чтобы от него отогнали кошмарные видения. Вдруг ее преображало забвение, становившееся для нее избавлением. Я видел, как она пробуждается, возвращается к жизни из глубокого мрака. Ее тело принимало меня, принимало ритм, в который я ее втягивал. Но в глубине ее глаз по-прежнему блестело черное озеро. Я обладал ею, не зная ее; она уступала мне, но я не мог ее разгадать. Впрочем, это было для меня неважно, я считал себя ее властелином, а ее — созданной для укрощения, подчинения. Мне в голову приходила глупая мысль, наполнявшая меня ликованием: мысль о том, что эта власть позволит сравниться, а то и заменить того, кто до сих пор удерживал ее в строгой зависимости от себя, мысль о том, что я и ее отец оба нужны ей, просто необходимы. Я был ее наездником. Наши утренние вылазки, наши гонки по мостовым, на которые уже падала октябрьская роса, были только продолжением этой дрессировки по всем правилам науки.
По крайней мере я пожил в этой иллюзии. По крайней мере Сандра все сделала для того, чтобы я в ней замкнулся. И лишь потому, что я еще не окончательно стряхнул с себя эти причудливые фантазии я, приходя то в ярость, то в уныние, не мог решиться уйти и направиться в Рим, где меня ждал старый друг Сатурнадо, который наверняка помог бы мне прогнать эти химеры. Я и шел в Рим, когда чуть не угодил под колеса; так что Сатурнадо прождал меня все лето и, наверное, ума не мог приложить, куда ж я подевался.
Я продолжал цепляться за веру в то, что столь незаурядное приключение не может закончиться так банально. Я был уверен, что Сандра вернется на своей «Остин-Мартин», вихрем пронесется мимо привратницкой и остановится перед монументальной лестницей во внутреннем дворе, спугнув голубей с крыш. Но ничего подобного не происходило. Меня, конечно, продолжали кормить, но в комнате больше не прибирали. Скупое туристическое меню, одни и те же блюда: такое впечатление, что отсутствием разносолов и кулинарных изысков меня побуждали очистить помещение.
Если я уйду из кастелло, я окончательно утрачу связь. Я помнил, какие усилия предпринимал, чтобы приблизиться к Атарассо. В том числе и злополучную историю с камеей, которая оказалась не древнее ларца Медичи, а в его глазах такие вещи обладали не большей ценностью, чем безделушки, которые штампуют для продажи в сувенирных лавочках. Слишком много усилий, так и не увенчавшихся успехом, чтобы после того как невероятная случайность привела меня сюда, дала доступ к его личным бумагам, я сдался без боя.
С другой стороны, я впервые поселялся в доме таким образом. Я прикидывал так и этак, и броня моих убеждений становилась не так крепка. Разве я хоть раз задумался о том, кто такая Сандра? Мне понемногу представала совсем другая личность, чем женщина, с которой я считал себя связанным некими узами в
