археологами, из любопытства и жажды неизведанного. Со своей стороны, старик Молионидес сразу заявил, что ты не брезгуешь никакими средствами, чтобы добиться своих целей, и припомнил ту историю с камеей, которую ты попытался всучить Атарассо, словно того можно было провести на мякине. Все это явно было не в твою пользу. Твой поезд ушел. В пределах подлости гораздо труднее вызвать скандал правдой, чем навязать ложь. Я не удивляюсь, что ты так мало рассказывал мне об этом времени, наверняка бывшем самым горьким в твоей жизни. Одно перечисление всех твоих демаршей, которые привели лишь к тому, что к тебе стали относиться подозрительно, обозвали вором, фальсификатором, торгашом (полностью извратив при этом действительное положение вещей), могло бы стать романической канвой для совсем иного рассказа. Как бы ты ни был отрешен ото всего, что не дает покоя трем четвертям человечества, — от честолюбия, личной выгоды, жажды признания, почестей и восхвалений, — ты, наверное, часто чувствовал, что задыхаешься от стыда и отвращения. Представляю, какой бы это был сюжет для романиста реалистического направления: борьба одиночки, которая лишь окружила его неправдоподобием и неверием. Вопрос не в этом. Просто ты не был задирой, способным довести до победного конца эту полемику, и вступил в нее только для того, чтобы заставить зазвучать в себе истину, которая в любом случае не стала бы таковой для остальных. Твоему полному провалу можно найти лишь одно объяснение: ты слишком тщательно стер собственную личность, слишком глубоко запрятал свою суть, чтобы у твоих доказательств было лицо.
Как мне свершить то, что не удалось тебе? Вопрос не в этом. Это мое дело. Я только рассказываю об этой истории или пережил ее сам?
Другой важный и неотложный момент: перейти непосредственно к тексту и сделать его основой для иной системы интерпретации. Не так, как многие критики, которые основывают свое толкование на определенном количестве тем, более-менее явно проступающих за этим изобилием, а руководствуясь глубинной интуицией, с помощью которой можно предложить иное прочтение.
Я возвращаюсь к начальной фразе: «Погребенные миры, в которых мы идем навстречу самим себе…» Она преднамеренно определяет процесс. Путь,
То, что исходную идею тебе подал Атарассо, не подлежит сомнению. Описывая стратиграфический срез на недавно обнаруженном и размеченном участке раскопок и указав количество стратов, выявленных путем вертикального зондирования, каждый из которых соответствовал породам и отложениям, оставленным здесь несколькими сменившими друг друга цивилизациями, Андреас Итало в шутку вообразил уровень, который никто до него будто бы не распознал и не классифицировал, и представил, что бы случилось, если бы он, ни с кем не поделившись своим открытием, продолжил бы исследование в одиночку, чтобы одному разработать эту жилу.
Была ли столь чужда идея о неизвестной цивилизации человеку, которому более полувека, между Индом и первым нильским водопадом, являлись другие варианты уже известного прошлого, а историческое время разворачивалось, словно свиток, являя взору других людей, других богов, существовавших задолго до Вавилонского столпотворения из Библии? Для ученого, приверженного методам кропотливого поиска — и столь чуждого мании сенсационных находок, которой для неспециалистов только и можно объяснить напряженный труд исследователей, — подобная фантазия была не более чем игрой воображения.
Весь день Атарассо работал на раскопе со своей командой — эпиграфистами, графиками, фотографами, ремонтниками, — следил за тем, чтобы его указания передавались прорабу, наблюдал за суетой сотни рабочих, орудовавших киркой и лопатой, толкавших вагонетки, откачивавших грунтовые воды, укрепляя осыпающуюся землю, и когда вечером он добирался до своей палатки, то вместо того чтобы продолжить дискуссию со своими сотрудниками, наверное, предпочитал почитать детектив или записать то, что приходило ему в голову. Условия жизни были суровыми. Мухи, змеи, скорпионы, днем — палящий зной, ночью — ледяной холод, вокруг лагеря бродят шакалы и гиены. Подчас возникала и другая опасность, которая исходила от враждебно настроенных племен обитавших рядом кочевников, иначе относившихся к деятельности археологов, а иногда и просто фанатиков.
Вообразив другую — площадку для раскопок, где он мог бы проводить исследования один, не сталкиваясь с подобными трудностями, даже не запрашивая у властей вооруженной охраны, он попытался удовлетворить потребность в том, чтобы нарушить монотонность своей жизни и обрести некую свободу, какая бывает лишь во сне и чужда всяким научным занятиям.
Тебе была хорошо знакома такая жизнь и эти места, но изначальная идея «Описания земной империи» принадлежит лично Атарассо: открытие слоя отложений, не проступавшего ни на одном срезе, не выявленного никакими приборами, который откроет доступ к вневременному пространству, к «погребенному миру», не известному никому, кроме исследователя, решившего углубиться еще дальше. В следующих строчках ты лишь переписал или пересказал отрывок из записных книжек.
«Я увидел уровень, который я один мог соотнести с конкретным моментом времени. Одного рабочего убило в этой траншее упавшим валуном, и поскольку при зондировании не было обнаружено ничего — ни черепков, ни предметов, ни фундамента, а в этой местности, где еще сохранились следы предыдущего землетрясения, могли сойти новые оползни, раскопки были заброшены. Я один снова спустился туда. Работа велась в другом месте. Я провел рукой по стенке траншеи. Заметил разлом, края которого понемногу раздвигались. Проскользнул внутрь. Вдруг под моим взглядом разверзлось время…»
Придерживался ли Атарассо и в дальнейшем этой схемы? Вероятно, он вернулся бы к ней, если бы, захотев создать литературное произведение (что довольно сомнительно), попытался бы сам переработать свои записи и свести их воедино. То, что наряду с работой, оставлявшей мало место для такого рода утопий и вымыслов, он давал волю своей богатой фантазии, могло стать весьма полезной гимнастикой для ума его закалки. Желание ученого разглагольствовать об известных ему предметах, но в ином духе, нежели обычная методология, выражая свои мысли не свойственным ему языком (что могло бы поставить под сомнение серьезность его исследований), восходит к циклу подавляемых соблазнов человека, который, прекрасно зная, как трудно продвигаться по пути знания, иногда мечтает о более короткой дороге, которая привела бы его прямо к открытию, не вынуждая прибегать к обычным методам анализа и сопоставления и использованию измерительных приборов. Можно обойтись без лаборатории, без спектрохимического и радиоуглеродного анализа. Конечно, это игра, сродни поэтическому парению.
Впрочем, идея о воображаемом пути, вдруг открывшемся в неизвестном измерении времени, отнюдь не нова. Это вариация на тему о заблудившемся путешественнике, открывающем дорогу в Атлантиду, которая приводит его в «таинственные города» то на «неприступном острове», то в «непроходимых лесах», то на «непокоренных вершинах». В общем, старый сюжет. Цивилизации выдумывали во все времена; ни Кампанелла, ни Флобер не дожидались тебя с Атарассо, чтобы вообразить свои Город Солнца или Карфаген.[74] Твой учитель не зашел дальше этого: ему воспрепятствовали соображения другого порядка. Его записные книжки наверняка полны всякой всячины; я понимаю: они напоминали тебе секретер, доверху забитый разнородными предметами, так что ящики уже не открыть. И все же именно в одном из этих ящиков ты почерпнул идею о незаметной прорехе в ткани времени, а потом идею о той вариации, об умозрительном узорочье вокруг великих фигур истории или мифологии, вокруг событий, имевших место в действительности или полностью выдуманных, или взятых в другом контексте. Все это будило воображение, а тема была просто неисчерпаемой. Вдруг оказалось, что путь перед тобой свободен. Приключение продолжилось с того места, где Атарассо, судя по всему, остановился. Неведомый мир, который пробуждался по мере того, как ты продвигался по нему, сообщался со всеми другими уровнями и становился их символом. Все ушедшие эпохи в одной. Действительно пережитое вместе с тем, что могло произойти. Если тебе являлись уже знакомые божества, ты старался перепутать их атрибуты или перенести их под другие небеса. Точно так же ты забавлялся, смешивая генеалогии и приключения героев, встреченных на пути, меняя климат, выдумывая народы или назначая им иную судьбу, нежели та, которую признает за ними история. Постоянные смены кадра и чехарда вовлекают твой мир в непрекращающуюся метаморфозу. Тебе мало приписать предметам иное назначение,
