среди которых мы живем, и водопады, которые нам служат, выглядят от этого не хуже. А теперь самое ужасное — и мы, владельцы фабрик, являемся тоже членами союза, организованного Браттом, и платим ему членские взносы.
(Возгласы бурного негодования.)
Многие голоса. Нечего его слушать! Чего ему тут надо? Социалисты! Анархисты! Довольно! Долой!
Юхан Сверд. Оказывается, умных людей здесь меньше, чем я полагал.
(Смех, возмущенные выкрики со всех сторон.)
My (покрывая все голоса). Вы всегда были наглецом!
Другой голос (покрывая все). Пусть он позаботится лучше о собственном разуме! Он принадлежит к семейству идиотов!
Юхан Сверд. Если я принадлежу к семейству идиотов, то у меня здесь много родственников!
(Смех.)
Я очень высокого мнения об этом семействе и надеюсь, что оно столь же высокого мнения обо мне и позволит мне подвергнуть краткой критике предложения господина Холгера. Первое, что я хочу сказать об этом предложении,— союз всех фабрикантов одной страны или даже всего мира может существовать лишь при условии, если к нему присоединятся все фабриканты.
Му. На этот счет вы можете не беспокоиться!
Один голос. Вас принудят присоединиться.
Анкер. Никакого принуждения.
Многие голоса. Да! Именно принуждение! Только принуждение!
(Шумные разговоры в зале.)
Юхан Сверд. Господин председательствующий!
(Тот сидит неподвижно.)
Анкер (громко). Но что, если банки согласятся помочь им?
Многие голоса. Они не решатся! Они в этом раскаются!
Юхан Сверд. А торговцы?
Многие голоса. Пусть попробуют!
Юхан Сверд. Тогда у нас будет еще два новых союза: Союз банков и Союз торговцев!
My. Первый мы будем бойкотировать, а второй подавим дешевой продажей!
Юхан Сверд. Вот еще одна область, где придется использовать запасной фонд! А конфликт со всей либеральной партией? Тут уже начинается политика!
My. Это всегда было политикой!
Юхан Сверд. Нет! Тут уже есть нечто совершенно новое! Союз фабрикантов, осуществляющий насилие над членами союза, насилие над рабочими, бойкот банков, борьбу с торговцами и так далее! Это нечто совершенно новое!
Анкер. Это никогда в жизни не удастся!
Многие голоса (ожесточенно). Удастся! Удастся!
Юхан Сверд. Допустим, что это удастся! Удастся блестящим образом! Вы будете управлять фабрикантами, рабочими, рынком, а вместе с этим косвенно местными общинами и государством. Но какие же будут последствия и результате превышения власти со стороны кого-либо из высокочтимых управителей, — а такая полнота власти побуждает неминуемо к превышению власти — в результате превышения власти вспыхнет восстание более ужасное и жестокое, чем были религиозные воины наших предков! И где мы тогда окажемся? Впереди? Нет, далеко позади. Мы окажемся в мире дикарей, где все машины будут разбиты на куски, все фабрики сожжены, все руководители убиты — кое-что из этого нам довелось увидать, потому что уже происходит перестрелка между передовыми отрядами.
Анкер. Да, да, это правда!
Юхан Сверд. А какая это будет война? Кто останется цел? Кто будет уничтожен? Обе стороны — и хозяева и рабочие. К тем же результатам можно прийти с меньшей затратой сил: пусть все сидят по домам — и фабриканты и рабочие — и только пошлют кого-нибудь в назначенный час поджечь и взорвать все, чем они владеют, чтобы пожар запылал вовсю и охватил весь город, в котором они жили, и обессилил страну, для которой они работали!
(Возгласы невольного одобрения.)
Му. Скажите это рабочим!
Юхан Сверд. Обеим сторонам следует сказать, что они летят вверх тормашками в пропасть! Положение становится невероятным! Противоестественным! Вероятно, это унаследованный слепой инстинкт, родственный тому инстинкту, который имеет величие и поэзию в «сверхъестественном». Но я скажу вам, что придет такой день, когда люди поймут, что величие и поэзия заключаются именно в естественном и реально возможном, каким бы скромным оно ни выглядело, а не в космическом начале, в какой бы форме это начало ни выступало — от самого древнего мифа о солнце до недавней проповеди на эту тему. Если обе стороны не будут удаляться от непосредственной действительности, что они откроют? Они поймут, что враг, ищущий погибели тех и других, находится вне их; мы усиливаем его, ослабляя друг друга; тем самым он начинает все более безраздельно властвовать над нами. Я имею в виду капитал.
Высокий тенор. Не упоминайте о капитале!
Юхан Сверд. Высокочтимые слушатели! А почему же, скажите на милость, я не должен упоминать о капитале? Ведь мы же все знаем, что в нашей еще молодой промышленности большинство пользуется заемными капиталами и с великой радостью освободилось бы от этой зависимости, но капитал...
Высокий тенор. Не упоминайте о капитале!
Юхан Сверд (тем же тоном). А почему же? Разве это святыня?
(Смех.)
My. Я совершенно согласен, что бесцельные и бесконечные жалобы на капитал...
Юхан Сверд (несмотря на то, что My продолжает говорить). ...жалобы на капитал?
Высокий тенор. Не упоминайте о капитале!
(Взрыв смеха.)
Юхан Сверд. Господин председатель! Неужели вы не можете прекратить эти бессмысленные выкрики?
(Холгер не обращает на его слова никакого внимания. Смех, выкрики: «Браво!»)
Я констатирую, что здесь нет свободы слова! Я утверждаю, что ни председатель, ни само собрание не предоставляют ораторам свободу слова!
(Крики: «Слушайте! Слушайте!» Смех.)
Я предвидел это заранее и поэтому пригласил стенографа. После его слов начинается настоящая буря.
Все (кричат). Это не разрешается! Собрание тайное! Здесь ничего не разрешается записывать!
Юхан Сверд. Если нарушается свобода прений, приходится обращаться к гласности.
(Кричит во весь голос.)
Я принес с собой и микрофон.
(Спускается с трибуны, посмеиваясь, держа портфель под мышкой.)
Все (кричат). Мефистофель! Шарлатан! Этого от него можно было ожидать! А вы еще разговариваете о свободе!
Холгер (перекрикивая шум голосов). Слово имеет господин Кетил!
(Крики: «браво!», рукоплескания. Кетил долгое время стоял позади; обращается к Юхану Сверду, который собирается покинуть собрание в сопровождении двух человек, один из них несет ящик.)
