что у нас нет выдержки и дисциплины!
(Смех, возгласы: «Слушайте! Слушайте».)
Вот, значит, почему церковь оказывала помощь тем, кто имел власть. Ведь все, кто имел власть, всегда имели выдержку и дисциплину!
(Веселое возбуждение.)
Так возьмем же, наконец, власть в свои руки, тогда мы сможем быть вполне уверены в помощи церкви.
(Всеобщий восторг.)
То же самое можно сказать и относительно рабочих. Когда правительство в Париже расстреляло десять тысяч рабочих, а именно десять тысяч самых худших подстрекателей, неугомонных и непримиримых,— то настал мир, длившийся много лет. В некоторых случаях кровопускание весьма не вредно.
(Смех, возгласы: «Слушайте! Слушайте!» Шумные разговоры в зале.)
Может быть, оно скоро произойдет — там, внизу!
(Смех.)
Сейчас такие меры еще едва ли нужны. Но это зависит от нас. Если мы сумеем сегодня же взять власть в свои руки и если мы покажем, что готовы охранить здоровье государства даже ценою кровопускания, тогда, я надеюсь, нам удастся избежать этого. В противном случае — не удастся.
(Громкие возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)
Здесь только что говорилось, будто мы виновны в анархизме рабочих, что и у нас есть свой анархизм, что и тот и другой разрушает национальное благосостояние. Да. Но что означают средства, которые может прокутить за несколько лет тот или иной богатый дурак или еще больший дурак — его сын...
(Приглушенный смех.)
...что значат, повторяю я, эти средства, по сравнению с теми средствами, которые расточаются в результате нескольких недель забастовки? А в Англии, и в особенности в Америке, — даже за несколько дней забастовки? А именно, когда забастовщики уничтожают сырье и машины, сжигают товары огромной ценности, останавливают целые отрасли промышленности, нарушают торговлю всего мира! И вот этого-то зверя, всегда дремлющего в рабочих, какими бы безобидными они ни казались, мы должны допустить к управлению предприятиями и к прибылям, считая это гарантией нашей безопасности? И перед лицом таких людей у нас еще могут быть колебания — должны ли мы взять власть в свои руки и использовать ее на благо всем?
(Громкие возгласы одобрения.)
Не я один присоединяюсь к каждому слову предложения господина Холгера; я предлагаю голосовать за все предложение en bloc.[3]
(Спускается с трибуны под шумны; овации.)
(Все, кроме Блума, встают.)
Голос с места. Мы принимаем предложение с восторгом.
Все. Да! Да! (Рукоплескания.)
My. Да здравствует господин Холгер! Да здравствует наш великий вождь! Урра!
(Все собрание присоединяется к нему. Даже Блум, который встает со стула.)
Анкер (вместе со своим единомышленником внезапно появляется в дверях) Простите, господин председатель, мы не могли выйти.
Холгер. Вы не могли выйти?
Анкер. Тут везде заперто.
Холгер. Но где же швейцар? В чем дело?
Анкер. Швейцара нигде не найти.
Холгер. Да что это такое? Куда девались все слуги? В чем дело?
Анкер. Мы нигде не видели никаких слуг.
(Всеобщее беспокойство.)
My. Но один, кажется, только что был здесь?
(Некоторые поспешно идут к дверям и смотрят по сторонам.)
Один из присутствующих. Вот он! (Делает знаки рукой.)
(Слуга входит.)
Холгер. Это один из специально нанятых слуг. (К слуге) Проводите этих двух господ до двери!
(Слуга смотрит на часы, затем выходит с Анкером и его спутником.)
И найдите мне швейцара! Ясно? Господа! Вы можете быть совершенно спокойны. Я велел, чтобы все двери были заперты, во избежание незваных гостей. Вокруг здания полиция. К обеду слуги соберутся.
Многие голоса (облегчённо). А! Вот как! Вот оно что!
Холгер. Это маленькое происшествие помешало мне поблагодарить всех вас немедленно, как мне хотелось, за овацию, которую вы мне устроили. И за то доверие, которое вы проявили по отношению ко мне, приняв моё предложение; надеюсь, что вы не обманетесь во мне! Я также хочу поблагодарить вас за помощь, оказанную мне во время неожиданных дебатов, здесь возникших.
(Смех.)
Одно из бедствий нашего времени — это игра в парламент. Все идеи оглупляются, высокие цели опошляются. Очевидно, все, что на основе выборов порождено посредственностью, и не может действовать иначе!
(Возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)
Я попрошу вас, господа, занять свои места!
(Часть присутствующих садится, многие остаются стоять.)
Принятое нами здесь решение я считаю эпохальным. На мой взгляд, это — огромное событие. К этой цели я стремился всю жизнь.
(Возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)
Незадолго до того как я имел честь встретиться с моими коллегами, у меня была встреча с рабочими, и я выслушал еще раз, что фабрики создали не мы, а они; они создают то, чем мы живем. Мы давно уже знаем, что и общество создали они, и поддерживают существование общества они же! Мы только живем за счет того, что они делают. Разобщенный труд, однако, никогда и нигде ни на что такое не был способен. Он никогда не создавал большего, чем то, что насущно необходимо для поддержания жизни отдельных людей. Только организованный труд оказался способен на большее, мог поставить перед собой цель производить для многих. В старину организаторами труда были преимущественно крупные землевладельцы и крупные цехи. Эти могучие силы создали общество. Войны частично помогали этому процессу, частично мешали ему, духовенство делало то же самое — частично помогало, частично мешало. Но мы с вами являемся одновременно и наследниками знати, и наследниками цехов. В наше время мы — представители организованного труда. Теперь мы создатели крупных состояний. Благодаря нам строятся города и села, благодаря нам живут рабочие. От нас проистекает то благосостояние, избыток которого идет на пользу наукам и искусству.
(Шумные, длительные овации.)
Пока мы управляем крупными и крупнейшими состояниями, все то, что создается ими, индивидуально, свежо, разнообразно. Каждый следует своим вкусам и каждый осуществляет свои замыслы. Но вообразите себе на нашем месте кого-то «единого» — будь то коммуна или государство! Единственный заказчик, единственный покупатель, единственный вкус! Притом — единственная мера ценности! Да это же будет сущий ад! Жизнь круглый год будет одним скучнейшим праздником.
(Смех.)
Люди станут под конец настолько похожи друг на друга, что всем будет совершенно все равно, в каком муравейнике жить, и мы не сможем различать жителей одного муравейника от жителей другого, не обнюхав друг друга самым тщательным образом!
(Смех.)
Впрочем, в конце концов, и это различие сотрется — и оно тоже! Ясно?
