вовсе делала это невозможным. Однажды он упомянул о каком-то наследстве, оставшемся после смерти отца, но у меня сложилось впечатление, что оно относительно небольшое.
Грубый, испуганный, взрывной, жалующийся, иногда забавный и всегда невероятно упрямый, Фрэнк доставлял удовольствие, вызывал раздражение и бросал вызов. И как-то незаметно случилось так, что я искренне полюбил его.
На другой день Фрэнк рассказал мне следующую историю.
— Я был в библиотеке, а этот кретин подходит ко мне и говорит: 'Почему ты не моешься, бродяга?' Ну, я и послал его подальше, а он стал весь красный и говорит, что арестует меня. Библиотечные тетки за
— Так что вы думаете об этом происшествии, Фрэнк?
— А что о нем думать? — Он явно сердился. — Таких кретинов нужно изолировать. Они не должны гулять на свободе.
— Да, я знаю. Но что это значит для вас?
— Что вы имеете в виду? Я уже вам сказал. Думаю, этот парень выжил из ума.
— Ну, он выжил из ума. И что?
— Поэтому он опасен.
— Хорошо, он опасен. Что дальше? Чья это забота?
— Ясно, как день, что не моя.
— Ясно, как день, что именно ваша. Вы только что потратили почти пятнадцать минут, чтобы рассказать мне об этом парне, до которого вам, как вы говорите, нет дела.
— Я просто делаю то, что вы мне сказали.
— Что же?
— Говорю вам все, что приходит мне в голову. Вы сказали, что я, вероятно, должен это делать, а теперь, когда я это делаю, вы на меня орете. Честно говоря, я…
— Фрэнк! Вместо того, чтобы кричать, давайте проясним кое- что. Я не говорил, чтобы вы рассказывали мне все, что приходит вам в голову: слишком многое из этого тривиально и неинтересно. Я просил раньше, и теперь снова прошу, рассказывать мне о том, что вас беспокоит, что действительно имеет жизненное значение для вас, и, делая это, вы должны добавлять любые подробности — важные или нет. И начинать надо именно с того, что кажется важным.
— Вы вообще говорите это в первый раз.
— Хорошо, хорошо. Теперь это сказано. Что вас беспокоит именно теперь?
— Ну почему вы всегда говорите так, что кажется, будто вы с трудом меня выносите? Ого! Я это заслужил.
— Фрэнк, вы меня поймали. Это происходит по ряду причин, некоторые — в вас, некоторые — во мне. Странность состоит в том, что, хотя вы мне действительно нравитесь, я почему-то постоянно обращаюсь к вам с упреком и раздражением.
— Я не понимаю, почему вы говорите, что я сам довожу вас до этого.
— Это происходит прямо сейчас, Фрэнк. Чувствую, что должен быть осторожным, потому что если бы я не заботился о том, как ответить, мы стали бы препираться по поводу слов, и сеанс прошел бы впустую.
— О, Господи, я и не думал возлагать на вас такой тяжелый груз. Просто я так паршиво себя чувствую и должен все время работать на такой вонючей работе, где меня все уже затрахали, и каждый норовит насрать мне на голову. Поэтому я думаю: 'Черт возьми! Я не позволю им шпынять меня'. И я начинаю трахать их еще до того, как они начнут делать это со мной, и довольно скоро я уже оказываюсь здесь и делаю то же самое с вами. Ничего личного, вы понимаете.
— Это как если бы вас переехал шестиколесный трактор, а потом водитель вернулся, посмотрел и сказал: 'Ничего личного!'… О, черт, Фрэнк, все не так. Думаю, мое сравнение уводит в сторону. Вы все это выложили мне, но вы редко говорите, обращаясь лично ко мне.
— Вы говорите, что я раздавил вас, как трактор, а потом утверждаете, что я этого не делал. Не знаю, что вы имеете в виду.
— Фрэнк, вы не такой тупой. Вы очень хорошо знаете, по крайней мере на каком-то уровне, что я имею в виду. Вы просто снова поймали меня на слове, потому что я на минуту ослабил бдительность.
— Ну и зачем мне это надо, по-вашему?
— Затем, что вы не знаете, что делать, кроме того как ворчать и нападать.
— Куда вы клоните, говоря, что я ворчу и нападаю? Что бы я ни сказал, вы обвиняете.
— Боюсь, что это правда. Я все время контратакую и играю в вашу игру. Чувствую, что вы бросаете мне вызов, и заглатываю эту наживку, и вместе с тем чувствую, что в вас есть нечто большее, чем то дерьмо, которое вы выкладываете мне, и поэтому я пытаюсь добраться до этого 'большего'.
— Черт побери, почему бы просто не выложить мне все это, если хотите, чтобы я изменился!
— Да, возможно. Я и правда путаюсь, пытаясь говорить с вами прямо, и…
— Так что же вы меня все время обвиняете в том, в чем сами запутываетесь?
— Вы и правда напрашиваетесь, Фрэнк. — Я понизил голос, говоря самому себе: 'Ты должен перестать вставать в стойку всякий раз, когда он что-то говорит. Перестань, перестань бороться с ним'.
— Так как же, черт возьми, я напрашиваюсь? И с чего бы я стал это делать? Думаете, мне нравится, когда на меня все огрызаются?
До него так ничего и не дошло.
— Я не могу представить себе, что вам это нравится, Фрэнк. Но могу себе представить, как что-то внутри вас нуждается в том, чтобы провоцировать других людей. Не знаю, что именно. Только вижу, что вы делаете это прямо сейчас со мной, и, я уверен, проделываете это и с другими.
— Что бы все это значило? Всякий раз когда вы, ребята, хотите настоять на своем, но не можете сделать это прямо, вы говорите простаку, что у него бессознательная мотивация. Таким образом…
— О че-о-орт, Фрэнк, вы опять за свое. Я ответил на один ваш вопрос, и вы тут же начали атаковать меня с другой стороны. Вы просто хотите воевать по любому поводу.
— Вечно я что-то делаю. Ну, если бы вам пришлось жрать столько дерьма каждый день, как мне, вы бы…
— Фрэнк, вы предпочитаете ныть по поводу своей жизни и ничего не делаете с ней. — Я знал, что мой голос звучал устало, но мне было наплевать.
— Я чувствую себя ужасно, когда вы так говорите. — Но его голос звучал скорее обиженно, чем печально. — Я думал, вы ждете от меня, чтобы я рассказывал о своих чувствах, а мне так паршиво, что…
— Да, знаю. Знаю, потому что вы твердите мне об этом снова и снова. Знаю, потому что вы говорите мне все это с явным удовольствием. А теперь вы чувствуете, что я несправедлив к вам, потому что просто делаете то, что я вам говорю.
— Ну, вы, вероятно, пытаетесь помочь мне, и я представляю, как вы устали.
Он продолжал говорить по-прежнему обиженным тоном:
— Не знаю. Возможно, у меня просто нет ничего интересного, чтобы рассказать вам. Все это довольно однообразно, и я просыпаюсь каждое утро с этим паршивым, мерзким чувством, и потом приношу все это сюда и выливаю на вас, при этом мне никогда не становится легче…
Я мягко его перебил:
— Фрэнк, не хочу, чтобы вы считали, что я устал от вашей печальной и однообразной жизни. Это действительно так, и, может быть, поэтому я больше, чем нужно, злюсь на вас. Признаю это. Но правда и
