он действительно впервые слышит об этом подходе. Он так чертовски эффективен в своей интеллектуальной области. Терапия, которую он сам проводит, вероятно, слишком рациональна, но, несомненно, она оказывает большое воздействие просто благодаря его личности и манере его общения с людьми. Вероятно, Хола пугает видимая пассивность того процесса, в котором я заставил его участвовать. Нужно сказать ему об этом.
У него было уже достаточно времени, чтобы начать говорить. Может быть, я дал ему понять, что не следует говорить, пока он не обнаружит что-то новое? Постойте! Да не заснул ли он? О, нет! Он не мог!
Но он как раз смог.
После того, как Хол ушел, я размышлял несколько минут о нашем разговоре. Я был абсолютно уверен, что его засыпание выражало бессознательное сопротивление моим попыткам обратить его к области внутренних переживаний, которую он долгое время избегал и отрицал. В этом своем отрицании Хол был похож на многих людей, принадлежащих образованному среднему классу.
Нас учили не доверять всему внутреннему миру стремлений, эмоций, воображения и желаний. Невероятно, но мы начали верить, что эти внутренние чувства эфемерны и непоследовательны, что им — самой сути нашего бытия, непосредственного существования — не нужно уделять такого внимания, как внешнему и публичному. Хол, который так многого достиг в своем стремлении быть компетентным и знающим, чувствовал, что потеряется и заблудится, если войдет в незнакомый внутренний мир, мир его бытия.
Несколько месяцев прошло с того усыпляющего сеанса, и большую часть этого времени я снова и снова пытался убедить Хола в том, что он избегает собственной субъективности. Постепенно он начал понимать, что это действительно неизведанная местность для него, и стал пытаться проникнуть в нее. Сегодняшний сеанс был похож на многие другие. Хол дружески приветствовал меня в приемной, вошел и сел на стул. Он все еще сопротивлялся использованию кушетки, и соглашался лечь, только если я очень настаивал. А я был не слишком склонен делать это после того случая, когда он заснул. В кабинете Хол улыбнулся мне несколько смущенно, в отличие от его благодушной улыбки в приемной. Он помолчал минуту.
— О чем вы сейчас думаете? — Мог ли он прислушаться к себе?
— О, я… я спрашивал себя, не собираетесь ли вы сказать мне что-нибудь.
— Нет, мне только хотелось бы знать, что занимает ваши мысли.
— Ну, я очень беспокоюсь об Элис. Она сейчас часто встречается с этим новым парнем, и я подозреваю, что она уже не девственница. Я не ханжа, но надеюсь, она знает, как позаботиться о себе. Я чувствую себя обязанным сделать что-то, но не знаю, что. Кажется, она просто идет своим путем. Я спрашивал Джун, сообщила ли она Элис всю необходимую информацию, ну, знаете… И Джун сказала, что, возможно, Элис сама могла бы ее многому научить. Вероятно, ты мало что можешь сделать, когда девушке почти девятнадцать, и все же чувствуешь себя обязанным…
— Хол, вы все время говорите 'ты' о том, кто беспокоится. Вам трудно говорить об этих вещах в первом лице? — Я подозревал, что Хол готовился к этому разговору об Элис, и поэтому его слова звучали безлично и холодно.
— О, да. Нет, мне не трудно говорить от первого лица. Я очень беспокоюсь об Элис. Она действительно хорошая девочка, и я не хочу, чтобы она страдала. Видите? Первое лицо.
— Правильно. Расскажите мне о своем беспокойстве, Хол. Вы можете беспокоиться вслух, так, чтобы я мог слышать это?
— О’кей. Ну, я просто думаю, что она такая хорошая девочка, и она в самом деле еще так молода, понимаете. И я ужасно боюсь, что кто-то заставит ее страдать. И… у нее хорошая фигура: представляю, как все парни хотят добиться ее. Думаю, так оно и есть. Вот о чем я думаю.
— Хол, кажется, вы начали ближе соприкасаться с тем, что происходит у вас внутри, но я представляю себе, что существует еще многое. Например, я спрашиваю себя, нет ли у вас мыслей о том, как вы воспитывали ее, что вы говорили ей о сексе, насколько свободно она может позволить себе говорить с вами о своих заботах, насколько сексуальной женщиной она может оказаться, что вы могли бы сделать с человеком, который обидит ее, и т. д.
— Да, конечно, это тоже. Я действительно думаю обо всем этом. И я думаю, что она знает, что может говорить с нами в любое время и обо всем. Конечно, я бы действительно не оставил в покое того, кто обидел бы ее.
— Хол, мы по-прежнему кое-что упускаем, хотя, думаю, приближаемся к сути. Каждая из этих идей, которые я предложил, может привести вас к целой главе, состоящей из мыслей и чувств. Они — как оглавление книги. Каждая содержит целый спектр идей и чувств, которые сопровождают ее. Сейчас вы ухватились за две из — них, как будто бы это простые вопросы — и дали на них быстрые ответы. Это только начало исследования вашего беспокойства, а отнюдь не конец.
— Джим, я знаю, вы пытаетесь помочь мне, но не думаю, что принадлежу к интроспективному типу. Я имею в виду, что вы, аналитики, крутитесь, как белки, вокруг такого рода вещей, и, вероятно, для некоторых людей это оказывается полезным. Но не знаю: я не уверен что это мне подходит. Мне необходимо решать проблему более прямо.
— О какой проблеме вы думаете, когда говорите об этом?
— Ну, о любой.
— Нет, выберите одну. Какую именно проблему вы хотите решить непосредственно?
Я настаивал. Мне бросили вызов, и я его принял.
— О, например: я не могу быть по-настоящему спокойным, когда говорю с Тимом. Знаю, в последнее время все стало немного лучше, но я ожидаю срыва в любой момент. Ничего не изменилось по существу.
— О’кей, так скажите, в чем здесь проблема.
— Э-э, ну… Я понял, к чему вы клоните. Проблема во мне, и вы это прекрасно знаете. Как и я. Почему я не могу сохранять спокойствие?
— О’кей, так каков же ваш ответ? Почему вы не можете сохранять спокойствие, когда разговариваете с Тимом?
— О, черт, Джим, я не знаю.
— Каков прямой путь решения этой проблемы? — долбил я.
— Найти причину, по которой я теряю самообладание, и изменить это.
— Как вы это сделаете?
— Попробую сообразить. Попробую применить разум.
— О’кей. Давайте сделаем это. Соображайте, применяйте разум прямо сейчас. А я послушаю.
— О, вы знаете, что это не сработает, и я знаю. Я пытался тысячи раз. И никуда не сдвинулся. — Он усмехнулся. — Однако я уверен, что нанес вам первый удар.
— Да, верно. Думаю, это еще один пример того, как вы избегаете понимания чего-то, что делаете не очень хорошо, но что вам необходимо делать, и делать сейчас.
— Ага! Знаете? Я как будто почувствовал это. Я имею в виду, что понял, что в действительности я хотел избежать чувства, что у меня есть слепое пятно.
— Хорошо, Хол, вы действительно начали ближе соприкасаться с тем, что происходит у вас внутри. Посмотрим, сможете ли вы последовать дальше.
— О, да. Ну, мне не понравилось чувство, что меня оценивают, и… э-э… вы продолжали давить, и я хотел сбросить давление, понимаете? Не хотел на самом деле сбивать вас с толку. Полагаю, дело в этом.
— Вы чувствуете различие, Хол? Большая часть того, что вы только что сказали мне, разумеется, справедлива, но это не столько результат вашего непосредственного опыта, сколько ваши знания или мысли о себе.
— Ну, да, вероятно, — сказал он с сомнением.
Дальше мы в этот день не продвинулись. Хол бросил быстрый взгляд на процессы, происходящие внутри него, но это было слишком непривычно, и он пока не научился это ценить.
