предпринимал такого шага; никто не предавал мыслей своих таким словам.
Как, сударь мой, у Вас есть сын! Вот, право, неожиданность! Мне пришлось оторваться от письма из- за неотложных дел — жена опять больна, — а тем временем из Виттенберга некто Иоганн Фабриций мне пишет о феноменах Солнца, ссылаясь на дружбу мою с Вами, его отцом! Признаюсь, я поражен, да и смущен, пожалуй, ибо в моих письмах всегда я обращался к Вам, как если бы Вы были меня моложе, и, боюсь, не случалось ли мне иной раз впадать в тон учителя, наставляющего ученика! Вы уж меня простите. Не мешало бы как-нибудь нам свидеться. Я близорук, пожалуй, не только в смысле физическом. Вечно я подвергаюсь потрясениям, когда предмет у меня под самым носом оказывается вовсе не тем, что я в нем предполагал. Вот так же было и с орбитой Марса. Я снова буду к Вам писать и уж тогда поведаю краткую историю о сражении моем с этой планетой, Вас она позабавит.
_____
Дом Венцеля
Прага
Ноябрь года 1607
Гансу Георгу Герварту фон Гоенбургу,
в Мюнхен
Entschuldigen Sie,[24] любезный мой, за то, что так долго Вам не отвечал на последнее и столь меня обрадовавшее письмо Ваше. Дела двора, как всегда, поглощают время мое и силы. Его Величество день ото дня становится капризней. Порой он забывает мое имя и смотрит на меня тем хмурым взглядом, который слишком знаком всем тем, кто его знает, — будто вовсе меня не узнает; а после вдруг за мною спешно посылают, и я принужден мчаться во дворец со звездными картами и астрологическими таблицами. Ибо он питает невинную веру в звездочетство, которое сам я, как Вам известно, полагаю сущим вздором. О чем только не требует он письменных отчетов: о точном времени рождения императора Августа или Магомета, о судьбе, уготованной Турецкой империи, ну и, конечно, никуда не денешься от всех волнующего венгерского вопроса: брат его Матвей час от часу наглеет в своем стремленье к власти. К сему присовокупляется скучная материя о пресловутом Огненном Треугольнике и о Великом Сближении Юпитера с Сатурном, которое, считается, знаменовало рождение Христа и Карла Великого, а как снова минуло 800 лет, то все и задаются вопросом, какое же еще грядет великое событие. Я позволил себе заметить, что
В подобной обстановке Новая Звезда, тому три года, произвела большой переполох, который и доныне не улегся. Толкуют, как Вы, уж верно, догадались, о всеобщем возгорании и Конце Света. Самое меньшее, на чем они готовы согласиться, есть явление нового великого правителя:
Положение мое щекотливо. Рудольфом крепко завладели звездочеты и прочие шарлатаны. Астрологию считаю я орудием скорей политики, нежели пророчеств, и следовало бы изгнать ее не только из Совета, но даже из голов тех, кто влияет на императора, — для его же пользы. Но что ж мне делать, коли он уперся? Он, можно сказать, затворник в собственном дворце и дни свои проводит средь своих игрушек и милых сердцу монстров, прячась от рода человеческого, которого боится, который презирает, и не желая принимать даже и самых простых решений. Поутру, когда конники выезжают во дворе итальянских его и гишпанских жеребцов, он смотрит из окна опочивальни, как иноверный скопец смотрел бы на гарем, а потом еще рассказывает о том, как он
Жалованье мое, что ни говори, отчаянно задерживают. Мне должны, по моим расчетам, 2000 флоринов. Не очень и надеюсь когда-нибудь увидеть эти деньги. Королевская казна почти совсем опустошена манией собирательства, присущей императору, равно как и войною его против турок, и усилиями отстоять свои земли у мятежной родни. Мне горько зависеть от доходов на скромное состояние жены. Голодное мое брюхо на меня поглядывает, как песик на хозяина, когда-то его кормившего. Однако, по своему обыкновению, я не отчаиваюсь, положась на Бога и на мою науку. Погода здесь прегнусная.
Засим остаюсь покорным слугою Вашим,
_____
Aedes Cramerianis[26]
Прага Апрель года 1608
Доктору Михаэлю Мэстлину,
в Тюбинген
Приветствую Вас. Ну и свинья Тейнагель! С трудом удерживаю в руке перо, о, как я зол! Вы даже и вообразить не можете всю глубину коварства этого канальи! Разумеется, он не хуже прочих в шайке Браге — он только громче. Ревущий осел, вот он кто, тщеславный, надутый и неискупимо глупый. Нет, положительно, я его убью, прости меня, Господи. Единственное светлое пятно во всей этой кромешной тьме — то, что ему еще не выплатили, да едва ль когда и выплатят, 20 000 флоринов, за которые он продал бесценные инструменты императору, когда датчанин еще не остыл в гробу. (Он получает 1000 флоринов ежегодно как проценты по долгу. Вдвое больше моего жалованья — императорского математика.) Признаюсь, когда Тихо умер, я скоро воспользовался отсутствием попеченья со стороны наследников и взял на себя заботу о его наблюдениях, или, как Вы, быть может, скажете (и уж конечно, скажут
Причина ссоры нашей кроется в подозрительности и неотесанности семейства Браге, но, с другой стороны, и в моем страстном и насмешливом нраве. Не спорю, у Тейнагеля давно были причины мне не доверять: в моих руках были наблюдения, а я отказался их передать наследникам. Но никаких причин нет у него травить меня таким манером. А знаете ли Вы, что он заделался католиком, дабы император мог ему пожаловать место при дворе? Вот Вам характер его во всей красе. (Элизабет, прекрасная половина, все его подстрекает… ах нет, о ней не буду.) Теперь он императорский советник, а потому может мне навязывать свои условия как власть имеющий. Запретил мне печатать что бы ни было, основанное на наблюденьях тестя, покуда не закончу Рудольфовых таблиц; потом в печатании дал полную свободу, но с тем, что имя его будет стоять рядом с моим на титульном листе, и половина чести ему достанется без всякого труда. Я согласился, но при условии, что он мне выделит четверть от тысячи флоринов, которые платит ему
