от всего рвущегося сердца закричала: — Уби-и-ли-и! Донюшку мою! Кровиночку мою родную!
Девушка обняла её, охватила крепко, как будто хотела остановить рвущийся из неё крик.
— Мамочка, перестань! Ты убьёшь себя!..
— Ой, Галенька, что жалеть-то мне? Убили меня сегодня, не хочу больше жить. Зачем жить мне? Как домой пойду, если завтра положат её в землю ледяную?
Какая-то старуха громко зарыдала. Стас окаменел. Женщина повернулась к нему:
— Сынок, дожить хочу только, как поймают этого ирода! Если не поймаешь его, зря живёшь ты на земле. Слышишь, это мать тебе говорит!
Галя крикнула:
— Ну зачем ты, мамочка! Посмотри, на человеке и так лица нет.
— Ни на ком сейчас лица не должно быть! Галюшка, человека убили! Дочь мою убили! Все люди на земле кричать должны — человека убили! Какого человека уби-и-ли-и-и!..
…Тихонов целый час расспрашивал в соседней комнате Галю обо всём, что могло иметь отношение к убийству Тани. Ничего, ничего, ровным счётом ничего девушка не могла сообщить полезного. Уже перед самым уходом вспомнил:
— А кто такой Константин Михайлович?
— Это Ставицкий — Танин приятель. Одно время они даже пожениться хотели. Но он скрыл от неё, что был женат. А она врунов ненавидит. Вот и пошло у них вкривь и вкось. Но всё-таки они видятся иногда…
Девушка не замечала, что говорит о Тане, будто она должна скоро прийти…
3.
Тихонов шёл по улице, раздумывая, где лучше встретиться с шофёрами — поехать в парк или перехватить их на остановке «Владыкинский круг». Оба варианта имели свои плюсы и минусы. В парке можно было поговорить обстоятельно — на линии водителей поджимал график. Но встреча на остановке психологически целесообразней — им придётся вспоминать только нить событий — обстановка же полностью сохранялась. С этим нельзя не считаться. Впрочем, подумал Стас, если это не пройдёт, вызову их на Петровку и попробую копнуть глубже.
Он приехал во Владыкино задолго до пяти и решил ещё раз пройти по тропинке. На том месте, где упала Таня, снег был уже плотно утоптан, по тропинке деловито шагали люди. Стас дошёл до гостиницы «Байкал», бессознательно считая шаги. Потом повернул обратно. Здесь она упала. Лапина говорит, что вот тут убийца ещё шёл впереди. Сколько же шагов сделала Таня со смертельной раной в сердце? Тропинка заворачивала за дом шестнадцать и кончалась на автобусной остановке. Евстигнеева помнит, а может быть, ей кажется, что она помнит, будто сразу после того, как они нашли Таню, раздался гул уходящего автобуса.
Шофёр Гавриленко не помнил.
— Бес его знает! У меня длинных мужиков в чёрных пальто и кепках, почитай, сотня за день проедет…
Тихонов на него и не очень-то рассчитывал. Машина Гавриленко ушла в двадцать двадцать шесть. А Евстигнеева говорит, что они вышли, из дома минут двадцать девятого. За шесть минут они дойти почти до самой остановки не могли. Убийцу, вероятнее всего, увезли Демидов или Ласточкин.
Увёз Демидов. Толстый, с маленькими серыми глазками и красным носом в голубоватых прожилках, он говорил спокойно, ковыряя каблуком кирзового сапога снег около кабины.
— Когда народу много, ещё совестятся. Вроде все на тебя смотрят — давай пятак. А как пассажиров сзади нет, так некоторые мимо кассы всё боком шмыгнуть норовят. Проездной, мол. А я двадцать девять лет в автобусе баранку кручу — меня хрен обманешь. Я «зайца» издаля вижу и сразу ему по радио в салон: «Гражданин, предъявите проездной билет или опустите деньги за проезд в кассу». Так вот этот, что вы спрашиваете, этот — нет. Он вошёл аккурат вот здесь, и ещё какая-то старуха тоже. Старуха пятак в заднюю кассу бросила, а он стоит, в карманах мелочь копает, билет брать не торопится. Я микрофон включил и говорю: «Граждане, приобретайте абонементные книжечки стоимостью пятьдесят копеек на десять поездок. Они экономят ваше время». Тут он подошёл к окошечку, засмеялся и говорит: «Батя, давайте сэкономим моё время», — и купил книжечку. Опустил билетик в кассу, вернулся ко мне и говорит — окошечко у меня открыто было: «А гетеродин, батя, в радиоле твоей менять надо. А то смотри, хрипом своим распугаешь всех пассажиров». Это он верно заметил: динамик мой — ни к чёрту. Вот и всё. Потому и запомнил. А так бы — нет. Много же людей — и молодых, и длинных, а про пальто чёрное и говорить не стану. Вообще-то, парень вроде приличный…
Рассудительный дядя, молодец. Тихонов спросил:
— А где сошёл этот парень?
— Ну-у, этого я, конечно, не заметил. Народу на следующей остановке много село, да и ни к чему мне смотреть за ним. А вообще-то, ежели не секрет, на кой он вам ляд сдался?
— Дело в том, что, по всей видимости, этот «приличный» парень, перед тем как сел в ваш автобус, убил человека…
— Ну-у! Этот парень?! Да-а-ют, бандюги… И ограбил?
— Не думаю. Скажите, Иван Михалыч, узнали бы вы этого парня?
— А то как же! Я же с ним разговаривал…
— Ладно. Если вспомните ещё что-нибудь или новости какие появятся — позвоните мне по телефону девяносто девять — восемьдесят четыре. Фамилию свою я вам уже сказал — Тихонов. Всего хорошего.
— Всего. Если будет чего, уж конечно позвоню…
Зимний день догорел, стало совсем темно. Вспыхнула зелёная световая вывеска на крыше гостиницы, зажглись фонари на Сусоколовском шоссе. Небо расчистилось немного, и в рваных прорехах сизых облаков стало видно беспокойное мерцание скупых маленьких звёзд. Сильно похолодало. Тихонов ёжился на пронизывающем ветру, тёр руками покрасневшие уши. Долго стоял на остановке, пропуская гудящие, наполовину пустые автобусы. О чём-то думал. Потом махнул рукой и сел в очередную машину. В тепле его разморило, и снова захотелось спать. Он приехал на Петровку, поднялся к себе. От смены холода-тепла его била мелкая противная дрожь. Стас снял телефонную трубку.
— Тихонов у аппарата. Дайте, пожалуйста, запрос на Ставицкого Константина Михайловича. Постарайтесь подготовить к завтрашнему утру.
Среда
1.
Газетно-издательское объединение находилось в огромном сером доме с галереями, длинными балконами, круглыми окнами. Дом был похож на старый пассажирский корабль, во время наводнения случайно попавший на городскую улицу и застрявший здесь навсегда.
Тихонов знал, что редакция газеты помещается в левом крыле на четвёртом этаже. Он шагал по коридору, раздумывая о том, какие можно было бы здесь устроить замечательные велогонки.
На бесчисленных дверях белели таблички с фамилиями. Рядом с туалетом почему-то висела чёрная стеклянная табличка: «Ходи тихо. Работают». У входа в комнату четыреста четырнадцать было написано: «Беляков С.Н., Стёпичев Ю.М., Аксёнова Т.С., Пушкина А.Н.». Тихонов коротко постучал.
