главный хочет снестись с вашим руководством на предмет выделения группы самых сильных оперативных работников для расследования этого из ряда вон выходящего дела.
— Благодарю за внимание, — усмехнулся Тихонов, — только самых сильных мало, а преступлений ещё вполне хватает. Так что, если все самые сильные будут заниматься одним делом, для преступников будет не жизнь, а малина. Кроме того, мы занимаемся не следствием, а оперативным розыском преступника. Следствие ведёт прокуратура.
— Не обижайтесь, товарищ Тихонов. Я, наверное, неудачно выразился. Я просто хотел сказать, что этому убийству надо уделить чрезвычайное внимание.
— Я не обижаюсь, товарищ Беляков. А что касается чрезвычайного внимания, то оно уделяется у нас всякому убийству.
— А как вы думаете, поймают убийцу?
— Я за это зарплату получаю, — сказал зло Стас и вспомнил спокойное шараповское: «Найдём. И не таких находили».
— А всё-таки случается ещё, что такие преступления остаются нераскрытыми?
— Случается.
— Вот видите!
— Что я вижу? Убит человек. Надо выяснить, почему. Тогда уже будет проще найти — кто убил. Для этого берём всю совокупность объективных обстоятельств вокруг убитого и отметаем всё лишнее — налицо мотив и субъект преступления.
Беляков смотрел недоверчиво — разыгрывает его оперативник, что ли? Стас говорил спокойно, слегка улыбаясь, скрывая душившую его злость.
— Да-да, как у Родена — берём каменную глыбу и отсекаем всё ненужное.
— Но ведь это, наверное, дьявольски трудная задача, — растерянно произнёс Беляков.
— Нет. Если привыкнуть, то ничего, — успокоил Стас, подумав: «Ох, милиция, милиция! Горький, чёрствый хлеб!»
По лицу Белякова было видно, что он в Стаса не верит. «Медаль надо было надеть», — усмехнулся про себя Стас.
— Всё это так непостижимо, нет никаких логических объяснений всему свершившемуся, — сказал Беляков и очки его запотели. — Даже не знаю, как вы это распутывать будете. Боюсь, уйдёт убийца от кары.
Больше всего Стаса бесило, что Беляков молод. Ну, старый, какой-нибудь пенсионер со сквера, обыватель доминошный бормотал бы такое — понятно. Но молодой совсем парень — это уж чёрт те что! Только бы не сорваться, спокойно:
— Как я понимаю, вы хотите получить от меня расписку в том, что я обязуюсь найти убийцу. Такой расписки я вам не дам. И никто не даст. Потому что я — человек. И всякий другой оперативник — молодой или старый — только человек. Поэтому мы можем ошибаться, не знать, не понимать, не предвидеть. И всё- таки мы ищем и, как правило, находим.
— Каким же образом? — с интересом спросил Беляков.
— На моей стороне закон, все люди, общественное мнение, — устало сказал Тихонов. — Наконец, я человек, а он — волк, человеко-волк, и рано или поздно мы его загоняем за флажки.
— Да-а, это по-своему убедительно, хотя довольно общо, — упрямо сказал Беляков.
— Ладно, предлагаю эту криминалогическую дискуссию перенести на внеслужебное время. Я хотел бы с вашей помощью ознакомиться с архивом Тани Аксёновой…
Около трёх часов Стас задвинул последний ящик стола, откинулся на стуле. Всё. Не нашлось ничего интересного. Беляков тоже устал от напряжения — он расшифровывал Стасу некоторые непонятные Танины записи.
— Вот посмотрите её последний блокнот. Она забыла его у меня на столе, уходя в понедельник.
«Предпоследний, — подумал Стас, — последний был у неё в сумке».
Он взял из рук Белякова красную ледериновую книжку, долго листал. Записи и пометки о людях, каких-то кораблях, атомной электростанции на Чукотке, сказка о диком олене Хоре и очень много фраз — вставочек, наподобие режиссёрских ремарок: «Гораздо больше экспрессии», «Это одеяло лжи, сшитое из лоскутков правды», «Потеря темпа», «Врёт так интересно, что не хочется спорить».
Видимо, у Тани была привычка механически записывать отдельные мысли. Уже в самом конце шли наброски очерка о людях Ровенского комбината, который завтра будет напечатан в газете. На последней странице написано: «М.П. Синёв, А.Г. Громов, Шурик, А.Ф. Хижняк», «Говорят, что микробы проказы могут прожить в организме, объективно не проявляясь до пятнадцати лет», «В плотине моральных устоев открылся слив для всех человеческих нравственных нечистот», «Трусость — детонатор жутких поступков». Какие-то птички, галочки. Больше ничего нет.
— Тут тоже ничего нет, — вернул Стас Белякову блокнот. — Скажите, Аксёнова не заявляла в план каких-либо материалов, связанных с проблемой преступности? Или, может быть, с судьбами жертв фашизма?
— Нет. Это вообще не относится к тематике нашего отдела. А проблемами фашизма занимаются международники… Она мне сказала, что сдаст какой-то интересный материал, но я в понедельник был очень занят…
— Когда вы видели Таню последний раз?
— Подождите, сейчас я точно скажу. Третью полосу приносят в половине шестого. Да, в половине шестого я зашёл в отдел, и Таня с кем-то говорила по телефону. Да-да, она ещё мне показала рукой — подождите, мол. Но меня вызвали в секретариат, и я решил зайти позднее. Заглянул минут через сорок — её уже не было.
— А о чём говорила Таня, вы не слышали?
— Видите ли, я не имею обыкновения слушать чужие разговоры.
— Жаль, — сказал Тихонов. — Жаль, что не нарушили в тот раз обыкновения.
В отделе кадров Стас быстро перелистал личное дело Аксёновой. Последняя характеристика для поездки в международный дом отдыха журналистов в Варну. «…Зарекомендовала себя… деятельный и инициативный журналист… ведёт большую общественную работу, политически грамотна… морально устойчива…»
«Не придумаешь лучшего способа обезличить человека, — подумал Тихонов. — Смешные какие-то сохранились рудименты в нашей жизни. Характеристика! Кого она — такая — может охарактеризовать? И вообще это нелепо: хорошим работникам характеристики не нужны, их и так знают, а плохих характеристик, по-моему, вообще не дают…»
Кадровик спросил задумавшегося Стаса:
— Что-нибудь неясно?
— Неясно. Что обозначает, например, «морально устойчив»?
— Ну, как же! Значит, зарекомендовал себя хорошо…
— Деятельным и активным?
— Хотя бы. Устойчив в быту и на производстве. Не было аморальных проявлений, персональных дел там всяких.
— Замечательно, — усмехнулся Стас.
Последний листок в деле — выписка из приказа: «Командировать специального корреспондента т. Аксёнову Т.С. в город Ровно на строительство химического комбината с 3/II по 10/II-196* г.»
Десятое — это какой день? Стас достал карманный календарь. Так, десятое — четверг. Значит, она должна была выйти на работу в пятницу, а Беляков говорит, что вернулась в субботу. Надо бы узнать, не объясняла ли она как-то задержку. Тихонов вернулся обратно по коридору, но в комнате никого не было. На столе Белякова лежала записка: «Я на редколлегии. Буду в 17 часов». Стас взглянул на часы. Пора возвращаться на Петровку.
3.
