меньшая по численности группа индейских воинов. Рейнджеры и несколько солдат успели зарядить ружья. Нестройный залп поверг на землю едва ли не большую часть индейцев. Но оставшиеся на ногах хаяда без малейших колебаний схватились с солдатами.
…Я не мог поверить, что это я лежу на траве, все еще живой и принужденный наблюдать кровавый ад. Рука моя болела нестерпимо, а длинный порез, пересекший ребра сверху донизу, жег огнем. Впоследствии я понял, что мою жалкую жизнь спасли лишь две поддетые под толстый камзол шерстяные фуфайки…
…Ни до, ни после я не испытывал подобного ужаса. Один из дикарей в упор пустил стрелу в лицо рыжему французу-рейнджеру. Стрела насквозь пробила череп, подцепив на свой наконечник большую шапку из меха великолепного енота, гордость бедняги. Рейнджер рухнул. В тот же миг два тесака и старый палаш наших разъяренных парней пронзили индейца. Хаяда, хрипя свой ужасный боевой клич, ударил зажатой в кулаке стрелой в глаз невысокого солдата. Тот с воплем отшатнулся, - стрела так и осталась торчать в окровавленной глазнице. Стремясь отомстить за товарищей, двое наших людей продолжали ожесточенно рубить и колоть краснокожего воина. С развороченной грудной клеткой, с обвисшей на лоскутах кожи левой рукой, хаяда рухнул навстречу врагам. Уже падая, дикарь каким-то немыслимым движением умудрился выхватить нож. Индеец рухнул на землю уже бездыханным. Но и последний из наших рейнджеров издал ужасный вой, - индейский нож по самую рукоятку оказался вонзен в пах несчастного…
…Я не знаю, что за дьявольское наваждение нашло на людей. Умирающие резали умирающих. Я лежал окруженный охладевающими телами в каких-то тридцати ярдах от схватки и был единственным свидетелем нечеловеческой жестокости последних мгновений той битвы…
…Дикарь казался настоящим Голиафом. В отличие от своих соплеменников, он на целую голову превосходил высокого майора. Вооруженный огромной палицей краснокожий буквально смел последних смельчаков, заслонивших собой нашего командира. Де Конель, раненый к тому времени уже многократно, хладнокровно разрядил пистолет в широкую грудь индейца. Дикарь, одетый в безобразный лохматый костюм со звериным капюшоном-маской на голове, явственно пошатнулся. Я хотел пусть и безмолвно, в силу своего злосчастного положения, но торжествовать победу над этим лесным гигантом, но индеец издал хриплый устрашающий клич, больше похожий на медвежий рев, и взметнул над головой свою грубую палицу. Майор, весьма искусный фехтовальщик, уклонился и ударил дикаря шпагой. Косматый великан с устрашающей быстротой перехватил клинок своей длинной рукой. Можете сколько угодно уличать меня во лжи, но я собственными глазами видел, как индеец, будто сухую ветку, переломил клинок отличной французской шпаги. Несчастный де Конель был вынужден спасаться бегством. Раненый дикарь, очевидно, уже был не в силах преследовать майора, но это не спасло предводителя нашей многострадальной экспедиции. Хаяда, взрычав, взмахнул своим жутким оружием, и палица просвистела в воздухе. Бросок был настолько силен, что голова майора треснула подобно ореху. Господи всемогущий, наш непреклонный командир не заслуживал подобной участи! Совершенно безмолвно майор де Конель рухнул на истоптанную траву. Его ноги конвульсивно задергались, словно славный офицер все еще тщился бежать от настигшей его смерти. Завороженный ужасом, я целую вечность наблюдал, как тщетно пришпоривают воздух щегольские кавалерийские сапоги, кои майор упорно не снимал, невзирая на все трудности нашего путешествия. Как была несправедлива судьба к этому блестящему и достойнейшему офицеру!
Меж тем истекал последний акт ужаснейшего спектакля. Дикарь-голиаф пьяно раскачивался от множества полученных ран. Ноги его подкашивались, из-под маски-капюшона ручьем текла кровь. На гиганта, стремясь отомстить за гибель командующего, напали двое наших солдат. Как я потом понял, они оставались единственными уцелевшими из славных храбрецов, так и не оставивших поля боя. Одного из смельчаков я хорошо знал, - Жан Кастис, ротный писарь. Достойнейший человек, уроженец Парижа, привыкший, так же как и я, чаще держать в пальцах перо, нежели сжимать оружие. До сих пор поражаюсь безумной храбрости, толкнувшей его атаковать гиганта-индейца. Вторым бойцом оказался стрелок из взвода славного, но, увы, уже погибшего к тому времени, лейтенанта Валлера. Оба героя были ранены, но относительно легко. Индеец выпрямился им навстречу. Высокий, сутулый и мощный, в своей буро-рыжей, местами блестящей от пропитавшей ее крови, шкуре, он был похож на некое сатанинское, явившееся прямиком из преисподней, существо. С кровожадным рычанием он неловко, но в то же время поразительно далеко, прыгнул навстречу врагам. Храбрый Кастис встретил дикаря воинственным криком и ударом двух тесаков. Более хладнокровный стрелок в упор разрядил в чудовищного гиганта свое ружье. Промахнуться он не мог, и все же, когда дым развеялся, я увидел наших солдат поверженными. Дикарь, лежа на них, удушал несчастных в своих медвежьих объятиях. Стрелок еще бился, хрипел. В тишине, повисшей над ужасным холмом, я отчетливо слышал тот хрип и треск ломаемых костей. Через несколько мгновений бедняга испустил свой дух. Индеец приподнял голову. На миг мне показалось, что сейчас он восстанет, неуязвимый как сам сатана, и непременно лишит меня остатков моей жалкой жизни. Но краснокожий лишь запрокинул окровавленное лицо к небу, издал дикий вой торжества, и в тот же миг его безобразная голова со стуком упала на грудь только что убитого им солдата.
Я лежал, не смея шевельнуться. Казалось, тот вопль гибельной победы все еще бьется о серое осеннее небо. Этот вой-проклятье изливался на мертвый холм с небес, вонзался мне в уши, терзая и заставлял трепетать мертвые тела вокруг. Я чувствовал, как жадно впитывает вершина холма стынущую кровь мертвецов, как быстро холодеют трупы, столь густо усеявшие это ужасное место.
Весьма нескоро я нашел в себе силы встать, и, перешагивая через бесчисленные тела, отправился искать помощи и спасения…
Катрин торопливо пробежала глазами остаток текста. На Бьер-Та никто из уцелевших поселенцев не вернулся. В полной панике выжившие спустились вниз по реке. Раненому Уолту Вилону каким-то чудом удалось догнать остатки отряда. Через неделю слепых блужданий, потеряв еще шестерых спутников, измученные люди встретили индейцев-ийдж. Племя позволило пришельцам разделить с ними кров. Зима была сурова. К весне от отряда майора де Конеля в живых осталось одиннадцать человек. В апреле 1806 года на них наткнулся разведывательный отряд, шедший из форта Твинс.
Уолт Вилон вернулся в Европу, написал о своем путешествии, и до конца своей жизни считал, что ему удивительно повезло. В этом вопросе с достойным летописцем вполне можно было согласиться.
К распечатке выдержек из воспоминаний был добавлен лист с лаконичным списком вопросов:
Рост?
Конституция тела?
Волосяной покров?
Феноменальная энергетика?
Скорость реакции?
Пониженный болевой порог?
Отсутствие какой либо информации о подобных прецедентах?
Homo nocturnus? 4
Чушь какая. Катрин сложила бумаги. Ладно, мемуары. А сасквача кто сюда приплел? Зачем на холме рылись на самом-то деле? Кто всерьез поверит в воинственного сасквача?
Голова оставалась тяжелой, ломило виски. Катрин подумала - не простудилась ли вчера? Беготня по лесам и холмам в неподходящей одежде вполне могла обернуться простудой. Но горло пока не болело, и нос оставался сухим.
После недолгого раздумья, девушка наплевала на лекции и направилась в общежитие.
Пес на мгновение приоткрыл глаз, глянул на Катрин и предпочел притвориться крепко спящим. Девушка подошла к кровати и без церемоний спихнула нахала на пол. Щенок сделал вид, что ничего не произошло, невозмутимо свернулся клубком на полу и продолжил спать. Даже посапывал этак напоказ.
