Моё дерево Апельсина-лима

своеобразность.

К специальным терминам или незнакомым для русского читателя именам даны сноски.

Конечно, моя работа не претендует на совершенство, что-то может быть не получилось, поэтому буду рад, если читатель отправит свои отзывы и замечания по адресу: [email protected]

Хосе Мауро де Васконселос Моё дерево Апельсина-лима

История мальчика познавшего боль…

ПОСВЯЩАЕТСЯ

ныне живущим:

Сиклио Матараццо

Мерседес Круаньес Ринальди

Эрику Гемейндер Франсиско Маринс

и

Арнальдо Магальанес де Джиакомо

а также

Елене Рудже Миллер (Пью-Пью!)

не могу забыть также моего «сына»

Фернандо Сеплински

и ушедшим:

По-прежнему тоскую

по моему брату Луису, Король Луис,

и моей сестре Глории;

Луис ушел из жизни в двадцать лет,

а сестра Глория в двадцать четыре думая,

что в действительности жить не имело смысла.

также тоскую по

Мануэлью Вальадоресу,

который в мои шесть лет

показал мне, какое значение

имеет любовь…

Пусть все они покоятся с миром!..

а теперь еще

Доривал Лоуренсо да Сильва

(Додо, ни печаль, ни тоска не убивают!..)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ В Рождество, иногда рождается Мальчик Черт

ГЛАВА ПЕРВАЯ Как я искал ответы на вопросы

Мы шли по улице, взявшись за руки, без всякой спешки. Тотока на ходу учил меня жизни. Я чувствовал себя очень довольным, потому что мой старший брат вел меня за руку и объяснял разные вещи. И все это он делал вне дома. Дома я самостоятельно учился открывать для себя вещи и устраивать разные штуки, конечно, не обходилось без ошибок, и часто все заканчивалось шлепками. До недавнего времени меня никто не бил. Однако, вскоре все открылось и все только и жили тем, что обсуждали меня, называя злодеем, дьяволом, паршивым бродячим котом. А мне это все было до лампочки.

Если бы я не был уличным пацаном, то я начал бы петь. Петь — это да, здорово. Тотока умел делать кое-что больше кроме пения — свистеть. Но как я не старался подражать ему у меня ничего не выходило. Он успокаивал меня, говоря, что это не важно, что мой рот еще не может выдувать достаточно воздуха. Так как я не мог петь на людях, то начал петь внутри себя. Поначалу это было странно, но затем мне понравилось. Я вспомнил одну мелодию, которую мне пела мама, когда я был очень маленьким.

Она стояла у бака с водой, с какой-то тряпкой на голове от солнца. На ней был передник прикрывающий живот и часами она, погружала руки в воду, пока мыло не превращалось в пену. Затем она выжимала белье и шла к веревке. Вешала все на нее и меняла воду. Все тоже она проделывала со всем бельем. Она занималась стиркой белья дома доктора Фаулхабера, чтобы покрывать расходы в доме. Мама была высока, худая, но очень красивая. Она была очень смуглая с черными гладкими волосами. Когда она их распускала, то они доставали ей до пояса. Но прекраснее всего было, когда она пела, я присаживался рядом и запоминал.

Моряк, моряк,
Моряк огорчения,
Из-за тебя моряк,
Сойду я в могилу….
Волны бьются
И скользят по песку,
Ушел моряк далеко,
Которого я так любила…
Любовь моряка
Это любовь на полчаса,
Поднимет корабль якорь
И тот час уходит моряк…
А волны все бьются…

До сегодняшнего дня эта песня навевала на меня непонятную грусть. Тотока толкнул меня. Проснись.

— Что с тобою, Зезe?

— Ничего. Я пел.

— Пел?

— Да.

— В таком случае я, наверное, глухой.

Возможно, я еще не знал, что можно петь внутри? И промолчал. Если я не знаю то, что ему объяснять. Мы дошли до края автодороги Рио-Сан Пабло. Здесь передвигались на всем: грузовиках, автомобилях, телегах и велосипедах.

— Слушай, Зезe, это важно. Вначале хорошо посмотри. Посмотри на одну и другую стороны. Сейчас!