ГЛАВА ВТОРАЯ
Мое дерево апельсина-лима
В нашем доме каждый из старших детей смотрел за младшим. Жандира взяла под свою опеку Глорию и другу сестру, ей их поручили еще на севере. По началу, я был под протекцией Антонио. Затем, в течение продолжительного времени, меня взяла под свое внимание Лалa. Ей, похоже, нравилось со мной, но затем я ей наскучил или она влюбилась в своего поклонника, который был щеголем точно как в той песне: в длинных брюках и в очень коротком пиджаке. Когда, по воскресеньям, мы шли делать «footing» (так говорил ее поклонник) на Вокзал, он покупал мне множество леденцов. Это для того, чтобы я ничего не говорил дома. Также я не мог обо всем этом спрашивать дядю Эдмундо, так как все бы раскрылось…
Двое других моих младших умерли маленькими, и я только слышал о них в разговорах. Рассказывали, что они были настоящими индейцами Пинагe. Очень смуглые, с черными и прямыми волосами. Поэтому девочку назвали Араси, а малыша Журандир.
Затем появился мой братик Луис. Поначалу за ним смотрела Глория, а затем я. Он не для кого не был обузой, так не было ребенка более красивого, хорошего и спокойного.
Я собирался выйти на улицу, но пришлось поменять намерение, когда он своим голоском спросил:
— Зезe, ты не поведешь меня в Зоологический сад? Ведь кажется, сегодня нет угрозы дождя?
Было приятно слушать, как он произносит все без ошибки. Этот ребенок должен кем-то стать, он далеко пойдет.
— Смотри, какой хороший день, небо все голубое.
У меня не хватило смелости соврать ему. Иногда мне не хотелось идти, и я говорил ему:
— Ты с ума сошел, Луис. Посмотри, какая гроза приближается!..
На этот раз я взял его за руку, и мы пошли вглубь двора за большим приключением.
Усадьба делилась на три игры. Зоологический сад. Европа, которая находилась недалеко от ограды дома дона Жулито. Почему Европа? Даже моя внутренняя птичка этого не знала. Еще мы играли в вагончики на «Сахарной голове»[2]. Мы брали пуговицы и протягивали сквозь них нитку[3]. Затем привязывали один конец к изгороди, а другой на пальцы Луиса. Он поднимал все пуговицы и отпускал одну за другой. Каждый вагончик шел заполненный знакомыми людьми. Одна пуговица была черная, это был трамвай черного Бирикиньо. Иногда с соседней усадьбы доносился голос.
— Ты не рушишь там чего около нас, Зезe?
— Нет, донья Димеринда, можете посмотреть.
— Вот это мне нравиться. Спокойно играешь со своим братом. Так же лучше?
Может так, и было лучше, но в те моменты, когда мой «крестный», проказник побуждал меня к делу, ничего прекраснее не было, чем отколоть какой-нибудь номер.
— Вы мне дадите на Рождество календарь, как в прошлом году?
— А куда ты дел тот, что я тебе дала в прошлом году?
— Вы можете зайти к нам и посмотреть, донья Димеринда. Он висит над сумкой для хлеба.
Она засмеялась и сказала, что да. Ее муж работал на складе Малыша Франко.
Другой игрой был Лусиано. Луис в начале, очень боялся его и просил меня, ради всего, теребя за штаны, чтобы мы вернулись. Но Лусиано был друг. Когда он видел меня, то начинал сильно визжать. Глория тоже его не любила и говорила, что летучие мыши, как вампиры, которые сосут кровь у детей.
— Нет, Годойя[4]. Лусиано не такой. Он друг. Он знает меня.
— С твоим пристрастием к тварям и разговаривать с предметами…
Мне стоило больших трудов убедить ее в том, что Лусиано не был тварью. Лусиано был самолетом, который летал над «Campo dos Alfonsos»[5].
— Смотри, Луис.
И Лусиано начинал кружить вокруг нас, счастливый, как будто понимал о чем шла речь. И он действительно понимал.
— Это самолет. Он делает…. Здесь я запнулся. Надо снова попросить дядю Эдмундо, чтобы он повторил мне это слово. Я не помнил было ли это акробатика, акорбатика или аркобатика. Но точно было одно из них. А я не хотел показывать моему брату что-либо ошибочное.
И вот сейчас, он хотел в Зоологический сад.
Мы дошли до старого курятника. Внутри, две светлые молодые курочки клевали; черная курица была так стара, что едва могла почесать себе голову.
— Сперва пойдем, купим входные билеты. Дай мне свою руку, в такой толпе дети могут потеряться. Видишь, как тут полно в воскресенье.
Он смотрел и видел во всех местах людей и еще больше сжимал мне руку.
У кассы я выставил вперед живот и сплюнул, чтобы придать себе большую важность. Засунул руку в карман и спросил кассиршу:
— До какого возраста дети не платят?
— До пяти лет.
— Тогда, пожалуйста, один взрослый.
Я взял два апельсиновых листика, как билеты и мы вошли.
— Во-первых, сын мой, ты увидишь красоту птиц. Смотри, попугаи лори и ара, всех расцветок. Вот те с перьями разных цветов — это ара радужный.
И он восхищенный, делал большие глаза.
Мы медленно шли, разглядывая все вокруг. Столько всего, даже можно было видеть там позади, как Глория и Лалa сидели на скамейке и очищали апельсины. Глаза Лалa смотрели на меня так…. Они обнаружили это? В таком случае, поход в Зоологический сад закончится сильными шлепками по чьей-то заднице. И этот кто-то буду только я.
— А сейчас, Зезe, куда пойдем?
Новый плевок и поза:
— Давай пройдемся к клеткам макак. Дядя Эдмундо называет их обезьяны. Мы купим бананы и скормим их животным. Мы знаем, что это запрещено, но так как было много людей, то охрана ничего не заметит.
— Не приближайся близко, а то они могут бросить в тебя кожурой банана, парнишка.
— Я хотел бы сейчас увидеть львов.
— Мы уже идем туда.
Я бросил взгляд туда, где «обезьяны» ели апельсины. От клетки со львами можно было слышать их разговор.
— Уже пришли.
Я показал двух желтых львов, настоящих африканских. Когда он захотел погладить голову черной пантеры…
— Что за мысль, малыш! Эта черная пантера — ужас Зоологического сада. Ее привезли сюда, потому что она оторвала руки у восемнадцати дрессировщиков и съела их.
Луис изобразил на лице страх и вытащил руку, напуганный.
— Ее привезли из цирка?
— Да.
— Из какого цирка, Зезе? Ты никогда не рассказывал мне это раньше.
Я думал и думал. Кого я знал, чьим именем можно назвать цирк? А, вот оно! Ее привезли из цирка Роземберга.
— Но разве это не булочная?
С каждым разом его все труднее было обмануть. Он становился очень понятливым.
— Нет, та другая. Давай лучше присядем немножко покушать полдник. Мы много ходили.
Мы сели и притворились, что едим. Но мой слух был там, слушая разговор.
