Нина Никаноровна не знала, что адвокат Митин Федор Федорович после смерти жены живет один. Детей у них не было. «Не дал Бог», - говорил Митин, хотя он был членом партии, и разговоры о Боге для коммуниста считалось предательством. У коммунистов был свой Бог, и иметь конкурента в лице Бога- православного они не терпели. Поэтому старый адвокат жил теперь для своих подзащитных, кому нужна, необходима была его помощь, и их боль и боль родственников он принимал как свою.
Утром Нина Никаноровна начала собираться в СИЗО еще с 7.30 утра, как только супруги Бойко ушли на работу. Она очень волновалась даже когда думала что одеть, хотя и было у нее два платья и костюм, которые она взяла с собой в дорогу, рассчитывая, что проживет в городе неделю. Уже без десяти десять она была у тех же железных ворот с железной калиткой. Как и вчера здесь было много народа. Кто с сумками для передач, кто без сумок. «Наверное, тоже на свидание», - уже определяла Нина Никаноровна. В 10.00 вышла женщина в форме и зачитала пять фамилий по списку. Через полчаса на их место ушла другая пятерка. И так людские судьбы вмещались в эти короткие минуты свиданий. Все шло строго по минутам. Какой-то старушке, стоящей в очереди на передачу, стало плохо. Через несколько минут вышел мужчина в белом халате. Женщину под руки провели в дверь, куда вчера заходила Нина Никаноровна для встречи с адвокатом. Сегодня Федора Федоровича она не видела: «Наверное, ее брат у него не один подзащитный, и у него много других дел. Собирать факты, доказательства, характеристики для осуществления защиты своих подзащитных. Благодарная, но трудная работа адвоката и требует много терпения, простого человеколюбия и понимания чужого горя», - думала о Митине Нина Никаноровна.
В 11.30 дверь снова открылась.
- Понамарев, Веретник, Сухорукова, Самойлова, Кирзун, - своим металлическим, без эмоций голосом назвала женщина-контролер пять новых фамилий по листкам-заявлениям, которые были в ее руках; названные люди подошли к ней. – Все? – спросила контролер. – Пошли за мной. Понамарев – первая кабина, Веретник – вторая, Сухорукова – третья…
Нина Никаноровна остановилась у дверей с цифрой три. Открыла, зашла. Стул, телефонная трубка, двойное стекло. Напротив - дверь и такая же трубка на столе перед стеклом. Через минуту дверь открылась, и вошел ее брат Володя.
Как он изменился! Последний раз они виделись на похоронах матери. Сколько же прошло времени? Пете было два года. Господи, прошло тринадцать лет! Они не виделись тринадцать лет! Тогда Володя был красивый, стройный и подтянутый старший лейтенант с красивой молодой женой, и сейчас - старый сгорбленный брат, сидящий перед ней за двойным стеклом. Ведь ему немного за сорок. Что может сделать с человеком жизнь. Служил, защищал Родину, честно выполнял свой долг. Три ордена у майора Новикова, но случилась беда, и выбросила его жизнь на обочину. Жена ушла, он писал: «сам отпустил ее», но что значат слова «сам отпустил»? Если бы она любила его по-настоящему, как можно уйти от любимого человека в такую минуту? И кому нужен теперь бывший отважный комбат, гвардии майор, десантник Новиков? Но что государству до судьбы одного маленького человека, до его духовных забот и проблем? Хотя из таких, как майор Новиков, и состоит государство. Ему дали хорошую по советским меркам пенсию как инвалиду первой группы и однокомнатную квартиру в областном центре. Что же, государство вправе считать, что сделало все, тоже выполнило все обещания для инвалида-офицера, отдавшего самое дорогое – свое здоровье для защиты интересов государства. Но как заполнить пустоту в душе таких людей, как Новиков, которые отдают здоровье и оказываются на обочине, защищая свое государство? Но душа - понятие не материальное, его придумали священники для своих прихожан, и поэтому нигде не упоминается о возмещении духовной пустоты.
- Здравствуй, Ниночка, - первый заговорил Владимир. – Ты молодец, сестренка, такая же красавица.
- Здравствуй, Володя. Шутишь? Какая красавица? Шестой десяток пошел, - улыбнулась Нина.
- Не говори о годах. Для женщины возраст не измеряется годами, - попробовал улыбнуться Владимир.
- Нет, братец. Для всех он годами измеряется: и для мужчин, и для женщин. Для тебя, я вижу, на войне год за десять шел…
Быстро летит время в простом разговоре. На часах на стене напротив Нины Никаноровны осталось только пять минут. О чем они говорили? Ни о чем и обо всем сразу. Ни слово о преступлении – зачем сыпать соль на рану брата? Она уверена, уверен и Федор Федорович, что не хотел убивать Владимир. Но что говорить о том, что могло не быть, если это уже произошло?
- Ниночка, надо как-то оставить квартиру, прописать тебя. Тебе надо выписаться, рассчитаться, пусть формально, на время приехать в город. Я еще не осужденный, до суда на моей доверенности ты пропишешься. Я спрашивал у Федора Федоровича: до приговора я могу тебя как родную сестру прописать. Мне жалко оставлять квартиру государству. Хватит ему того, что взяло оно у меня – мое здоровье, мою жизнь. И квартиру заберут.
- Что ты говоришь, Володя, ты еще придешь и будешь жить в своей квартире.
- Нет, сестра, через полгода после суда меня выпишут, и потом концов не найти. Ты сделай, как я тебя прошу. Пропишешься и езжай в свой колхоз, если приросла к нему. Хотя и в городе нужны зоотехники, и совхоз племенной в пяти километрах от города, туда троллейбус даже ходит. Да и вообще, что ты в такую дыру залезла?
- Убегала я, брат, - грустно, опустив глаза, проговорила Нина.
- От кого убегала? Я не понял.
- Не знаю, наверное, от самой себя.
Дверь открылась.
- Заканчиваем, - женщина-контролер ходила, открывала двери кабинок. – Заканчиваем свидание, - звучал тот же металлический голос без эмоций.
- Всё, сестренка. Спасибо тебе за всё, за передачу и что приехала. Ты сделай, как я тебе говорю. Петька школу закончит, куда потом? В город учиться. Может, и ты решишься – переедешь. Все через Федора Федоровича, позвони ему. Он золотой души человек. Таких сейчас осталось единицы на всю Россию, все перестроились, - грустно, пытаясь улыбнуться, проговорил Владимир.
- Володя, ты ешь больше. Одни кости. Вас хоть кормят? – Нина от волнения прижалась головой к толстому стеклу, словно так брат лучше ее расслышит.
- Нормально. Я в больничке сейчас на откорме. Кормежка как в санатории. Ем, сплю и книжки читаю.
- В больнице?! А что с тобой?..
Щелкнул выключатель. Связь отключили, Нина попыталась говорить, но толстые двойные стекла заглушали голос. Владимир, услышав последний вопрос сестры, успокаивая ее, показал большой палец правой руки, поднятый вверх, словно говорил: «Не волнуйся. Все хорошо!». Дверь за его спиной открылась. Он встал, прихрамывая, вышел в коридор, махнув рукой на прощание. «Всё, свидание окончено», - стоял в ушах Нины металлический голос женщины-контролера.
Вечером этого же дня узнав на железнодорожном вокзале, что в 20.15 до их райцентра идет проходящий поезд Москва-Новороссийск, несмотря на уговоры супруг Бойко остаться еще погостить хоть еще на день, Нина Никаноровна собралась уезжать.
- Завтра суббота, выходные. Мы сходили бы в цирк или еще куда, - уговаривали Бойко.
- Нет, что Вы, сын у меня, пятнадцать лет, один дома. А зверей - четыре фермы у меня, вижу каждый день свой цирк с сестренкой вашей Светочкой.
Бойко проводили Нину Никаноровну до вокзала и помогли купить билет. На окошечке кассы висела табличка: «Билетов на проходящий нет». Расторопный Сергей, правда переплатив, сумел достать даже в купейный вагон.
В 20.15 уже совсем темно. Поезд, медленно и плавно покачиваясь, тронулся со второго пути и стал набирать ход. Побежали разноцветные огни большого города, сначала медленно, потом быстрее и быстрее. В райцентр на юге области поезд приходил в 4.00 часа утра.
После свидания Новикова привели в его камеру-палату № 14. Фикса мастерил из мякиша хлеба шахматы. Доску сделал, разрисовал в черно-белые цвета и доделывал последние фигуры.
- Будем проводить шахматный турнир. Я, конечно, в шахматах не так опасен, как в карты, но за
