Он сам искал на нее ответ. Он уже третью ночь не мог заснуть. Фокин был прав, он говорил правду, и Вика совсем не такая, какая была в его глазах, а вернее, какую он сам придумал своим поэтическим воображением. Девушка-мечта: и жена, и любовница в двадцать четыре года, он ни разу не осмелился спросить, были ли у нее парни. Она не скрывала, просто дружила, были. Зачем спрашивать, он единственный, он лучший и неповторимый. Он открыл в ней женщину - так говорила Вика.
- Само небо нас свело, Витюшка, мы созданы друг для друга.
Мысли, навязчивые мысли: толкнул ли он Игоря Фокина? Куклин дал показание: нет, не мог, если учесть расстояние, где он стоял, так было во время следственного эксперимента. Хотя сам он точно не помнил, где стоял. Но Куклин прятал взгляд от Виктора, почему? Отец купил эти показания? Он рассчитался со стройки, уехал обратно в Москву. Учитывая, что он единственный свидетель, отец, конечно, говорил с ним, просил за Виктора, вернее за его свободу. Но совесть, его совесть жгла его. Он хотел знать, пусть пока для себя, пусть в протоколах следователей все останется так же, но что стоило тренированному Виктору даже с того места, которое указал Куклин, сделать выпад, нанести удар. Вернее, даже не удар, просто легкий толчок, который мог просто не заметить Куклин, если он говорил правду.
Десятки и десятки раз Виктор прокручивал в голове все мельчайшие эпизоды, все незначительные детали того трагического вечера на крыше спортивного комплекса, все до мелочей, что смог запомнить.
- Даже себе не говори, что сомневаешься, что мог толкнуть, - так сказал ему Минин.
Он произвел впечатление порядочного человека, это его долг адвоката - защищать даже заведомо совершившего преступление. Но как можно лгать себе? Обмануть свою душу? Нет, это невозможно. Почему Митин говорил такие слова или давал ему возможность самому в себе разобраться? До показа фотографий он помнил все или почти все, лишь в незначительных мелочах у него расходились показания с Куклиным. Эти фотографии вообще не фигурируют в деле.
Митин сказал про них:
- Забудь. Не было никаких фотографий.
Значит, отец опередил всех, а может, их действительно не было. Куклин не сказал о них ни слова, хотя если они были - а они, конечно, были - только он мог собрать их и унести с крыши спорткомплекса. Виктор почему-то ловил себя на мысли, ему даже стало казаться, что это было именно так, что после показа фотографий, потеряв контроль над собой, он все-таки ударил, вернее, просто толкнул Фокина. Значит, он погиб за правду. Он был прав во всем, а Виктор не захотел слушать и принимать эту правду. Но зачем он доказывал ему после первой драки в недостроенном цехе. Фокин, конечно, затаил на него злобу, он всем своим сознанием хотел доказать Виктору свою правоту. Истинную правду о Вике и доказал ее. Хотя даже сейчас Виктор не может уверенно сказать, что верит Фокину, и Вика именно такая, какой представил ему ее Фокин. И эти слова Фокина - победителя:
- Ты будешь просить прощение на коленях.
'Зачем? Кому, что он хотел доказать? Как медленно тянется время. Как давит тишина и одиночество, скорее бы утро. Утром снова работа, разговоры, общение. Так можно сойти с ума', - ловит себя на мысли Виктор. Пусть будет все так, как говорится в протоколах и их показаниях. Хотя почему пусть, все было именно так. Это несчастный случай. Просто нелепый, трагический, несчастный случай.
Уже загремели железные тележки раздатчиков пищи. Скоро завтрак. Еще одна бессонная ночь прошла, сколько еще предстоит пережить этих бессонных ночей Виктору, а может, даже лет? Движение, голоса, шаги в коридоре, за дверью. Сегодня простой рабочий день. После завтрака он со своими пацанами пойдет в рабочий корпус. Снова будут собирать коробки для кондитерской фабрики, а значит, он сможет уйти от своих мыслей хотя бы до следующей ночи.
- Господи! Когда это все закончится? - прошептал Виктор.
Захаров - младший считал себя атеистом. 'Бога нет, человек себя делает сам', - эти слова с детства вдалбливались в сознание людей. Пионер, комсомолец, служба в армии. Везде эти слова. Верующего человека легко запугать, заставить повиноваться, вот для чего придуман Бог. 'Бог - опиум для народа, средство подавления воли и инакомыслия. Почему Бог не один, а существуют разные религии: Иисус, Магомет, Будда, а свободному, счастливому человеку, зачем Бог? Хотя у советских людей, у пионеров и комсомольцев, был свой человек - бог, умерший и вознесенный, как божество. Только здесь, в СИЗО, Виктор начал осознавать, что Бог - это духовный внутренний мир человека. Это его душа, слово придуманное, как утверждали атеисты, духовенством. Без веры, надежды и любви наверно невозможно жить. Человек перестает быть человеком.
Открылось окно - кормушка:
- Еще дрыхните? Подъем! - раздался голос контролера-коридорного. - Завтрак!
- Подъем, пацаны! - командует уже Виктор.
Все обитатели камеры три-два зашевелились, зашумели, застучали алюминиевыми чашками и кружками. После завтрака стали ждать воспитателя. Старший лейтенант Говоров выводил в рабочий цех камеры, которые по очереди должны работать; сегодня идут 32, 34 и 37 камеры. Без трех девять снова зазвенели ключи, открылась железная дверь.
- Выходи! По двое строиться, - звучит громкий голос контролера.
В коридоре уже стоят заключенные других камер. Старший лейтенант проводит проверку по списку. Взрослые здороваются за руку. Малолетки становятся в общий строй. Кивками головы приветствуют своих знакомых. Взрослого камеры 34 Виктор видит впервые.
- Привет. Я - Виктор, - представляется Захаров.
- Я - Владимир или Фикса, так проще запомнить, - Владимир улыбается, показывая золотую коронку, явно одетую на здоровый зуб. - Семеныч уже дома. Дали на суде условно два года. Везет людям, вот бы и мне повезло хотя бы раз.
- Надеешься? - интересуется Виктор.
- Нет, конечно, букет у меня, 146 ч.2, 108 и еще по мелочам.
Виктор уже немного освоился в изоляторе, все названные статьи он знал и понял, что его новый знакомый - неунывающий человек. По этим тяжким статьям условно не дают, 'нагонят' его домой явно не скоро.
Шли по длинным гулким коридорам СИЗО, дальше через пищеблок на третий этаж, в рабочий цех. Здесь паяют елочные гирлянды, делают упаковочные коробки для кондитерской фабрики. Эти работы делают в основном малолетние преступники.
- Чтобы выплескивать лишнюю энергию, - шутят воспитатели-офицеры.
Несколько человек и бригадир - осужденные из хозобслуги, то есть те осужденные, которые отбывают свой срок наказание здесь, в СИЗО. Строем идут через пищеблок, дверь в варочный цех открыта. Огромные трехсотлитровые котлы стоят по периметру, везде чистота, грозно шипит пар. Повара в белых куртках закладывают в котлы мясо, идет приготовление обеда. У дверей в кладовую высокая красивая женщина в белом халате что-то говорит молодому парню в белой поварской куртке. Виктор невольно сбавил шаг, засмотрелся и поймал взгляд ее голубых глаз: 'Как у Вики' - мелькает в голове. Виктор заставляет себя не думать о Вике, но мысли, не слушаясь, все равно возвращаются к ней. Сдавило в груди, сердце застучало быстрее. Хотелось бежать быстро-быстро, вырваться из этого мрачного здания, убежать в лес, упасть лицом в траву.
- Боже мой, когда же это закончится? Неужели я не смогу забить ее. Выбросить из головы даже мысли.
Он уже исписал общую тетрадь стихами. Разлука, осень, боль, ничего другого в голову не идет. Поднялись в цех. Бригадир и его помощники выдавали пачки коробок-заготовок, разносили по столам. Пацаны садились на свои привычные места. Работа началась. Обычные мальчишки. Глядя на них, даже не верилось, что за ними не по одному преступлению. И если бы не застиранные не по размеру спецовки, можно было предположить, что где-то идет урок труда.
В работе, как и в жизни, были свои лидеры и те, кто работал с ленцой, с хитрецой и часто не выполнял вполне реальную незавышенную норму. Были и те, кто делал по три нормы. Если Цыган очень старался, то от усердия прикусывал язык. Но у него почему-то не получалась даже эта простейшая работа, с которой, говорили, справлялись даже незрячие. Насос наоборот не хотел стараться, работал с неохотой. За движениями рук Минака было трудно даже усмотреть. Четко, быстро, ни одного лишнего движения. В 10.30
