вышла на работу, с одной стороны, от скуки, а с другой — потому что вдруг осознала, что, раз мне не дают больше пособия на бирже, то мне понадобятся деньги. И еще потому, что я решила попробовать жить как все.
Я выдержала всего месяц. Это была кретинская работенка. Я вбивала цифры в клетки, отправляла неинтересные письма незнакомым людям, варила кофе для шайки сорвиголов, с которыми сидела в одной комнате, и задавала себе каждую минуту вопрос: «Что я тут, господи боже, забыла?» Целый день пялиться на газон было бы и то интересней! Собственно, ничего иного я и не ждала, но адаптироваться не смогла, еще потому, что через пару недель сделала одно потрясающее открытие. Когда гордость фирмы, король страховщиков, поддавшись вдруг вспышке ярости, попытался удушить шнуром от принтера кудахтающую бухгалтершу, я поняла: все мы тут сумасшедшие! Но легче от этого мне не стало.
Я каждый раз садилась на трамвай и ехала в сторону больницы. Мне еще требовались упражнения для ноги, да и Ольга по-прежнему там лежала. С каждым днем ее выдуманные болезни принимали все более конкретный облик. Ее глаза все сильнее проваливались, ей нужно было все больше времени, чтобы подняться. Пробелы в ее памяти становились все обширней. Я делала вид, будто не замечаю, что наши с ней игры не клеятся. Я позволяла ей всегда начинать первой. Я разрешала ей жулить.
— Моцарт.
— Тутанхамон.
— Че Гевара.
— Ольга, имя должно быть на «н».
Она смяла пальцами один из тюльпанов в букете, который передала для нее Софи. Ее брови, обычно вздернутые, сошлись на переносице, образовав глубокую морщину.
— Начнем с начала, — сказала я. — Мартин Лютер Кинг.
— Грюйер, — пробормотала она после долгого молчания, не отрывая взгляда от цветов.
— Ольга, но ведь это же сыр! — возразила я чуть громче, чем хотелось бы.
— Нет, это у меня сырная башка[33], Магда.
Она скрестила с моим взгляд своих ярко-голубых глаз, и все слова стали лишними.
— Этой ночью ко мне приходил наш Сва. На нем была свежая сорочка, он плеснул мне в стакан немного антверпенского ликера, как раз тут, на этом месте, возле моей кровати. Он хорошо выглядел, я всегда первым делом смотрю, как он выглядит.
Она несколько раз сглотнула.
— Вы с ним о чем-нибудь говорили?
— Он сказал, что пора переходить на пончики. И еще на пирожки с яблоками. Я с ним согласилась.
Комок в горле мешал ей говорить — об этом свидетельствовал легкий румянец, покрывавший ее щеки и шею.
— Бери коляску, поедем курить, — наконец произнесла она.
Я помогла ей пересесть в инвалидное кресло и выкатила его в коридор. На лужайке перед зданием больницы мы стали смотреть на больных и на проносящиеся мимо машины. Я все думала, что бы ей сказать: что-нибудь человечное, что-то такое, чтобы она почувствовала, что я ее понимаю. Но машины все неслись и неслись, а больные все сидели и сидели.
— Мне еще нужно за хлебом, — сказала она после долгой паузы.
— Значит, пойдем за хлебом, — отозвалась я, потому что хотела побыть с ней подольше и еще потому, что не решалась сказать, что хлеба и так хватает. Потому что ей хотелось в город. И мне тоже.
Я какое-то время избегала центра города, болталась по окраинам, как прилипают крупинки сахара к краям коктейльного стакана. Но в тот день я втолкнула Ольгино кресло в двенадцатый трамвай, уже зная, на какой остановке мы сойдем. Мы будем двигаться в сторону центра, но спешить нам необязательно. Приятно было видеть, как она едет в трамвае: сдвинув колени и глядя в окно, старая девчушка, старавшаяся охватить взглядом всю улицу. Ее взгляд перебегал туда-сюда и задерживался лишь на палатках с картошкой фри.
Какой-то вежливый пассажир помог нам выйти из трамвая. Был такой особенный день, когда даже первый встречный пассажир старается показать себя с лучшей стороны. Возможно, солнце и голые ножки были причиной того, что люди на улице друг другу улыбались. Впервые за долгое время у меня возникло чувство, которое можно назвать мечтой о мюзикле: радостное, слегка безмозглое стремление говорить с ближними на языке арий, петь хором о том, что все не так уж страшно, подтвердить это «каденцией» из абсолютно синхронных танцевальных па, которая завершилась бы общим гигантским прыжком или шпагатом. И разумеется, все вместе: официанты, таксисты, рабочие на лесах, бабульки и дедульки, продавщицы, сельские сумасшедшие и транспортные регулировщики. Возможно, по ходу действия я, словно быстрый паук, исчезну в одной из башенок и за мной будет виться звездный серебристый след. Я заберусь на самый верх и скроюсь под плащом-накидкой, оставив за собой лишь облачко. А те, что внизу, откроют рот от изумления и встанут в круг, внутри которого я вскоре снова возникну как ни в чем не бывало. Как бы это было здорово!
— Почему мы стоим? — спросила Ольга.
Мы пришли на улицу, на которой жил Бенуа. На первый взгляд, там ничего не изменилось. За стеклом кондитерской по-прежнему красовалась табличка «Ваш кондитер сейчас наслаждается жизнью за границей». Этого кондитера я никогда в жизни не видела. Одно из двух: либо ему за границей безумно понравилось, либо он уже просто умер.
— Закрыто, — сказала я. — Придется поискать другую булочную.
Но Ольге уже расхотелось покупать хлеб, ей захотелось картошки фри. Я повезла ее в закусочную на противоположном конце улицы, но на полпути остановилась. Я бросила взгляд на третий этаж столь знакомого мне дома и вся задрожала. Рамы без стекол, а под ними, словно стрелы, тянулись вниз черные полосы.
— Тут был серьезный пожар, — сказала Ольга.
Я поспешила перевезти ее кресло на противоположную сторону. И здесь все в таком же запустении. Почтовый ящик консульства Мавритании был доверху набит рекламой, как, впрочем, и ящик Бенуа. Ольга достала из пачки «Макрогазету» и стала ее с интересом просматривать.
Я дрожащими пальцами нажала на его звонок. Молчание. А чего я, собственно, ждала? Что он живет с окнами без стекол?
— Никого дома нет, — подвела черту Ольга, не отрывая глаз от объявлений о разных рекламных суперакциях.
С самого нашего разрыва Бенуа не выходил у меня из головы. Я гнала от себя прочь воспоминания о нашей несостоявшейся близости. Но он упорно возвращался — человек, который однажды вечером танцевал со мной в «Спорт-кафе». И поскольку мое желание осталось неудовлетворенным, оно росло и крепло, едва не взрываясь, под бременем жестокой и острой тоски.
— Попробуй позвонить соседям, — рассеянно пробормотала Ольга.
Мне повезло: рядом со мной находилась постепенно теряющая разум женщина и она за меня думала.
«Де Хитер, Вон, Ахиб».
— Да, слушаю!
В семействе Вон снова был трам-тарарам, и хозяин дома, видимо, вложил в краткое приветствие весь свой накопившийся стресс.
— Здравствуйте, менейр Вон, вы меня не знаете, но я вот подумала: а вдруг вы можете мне помочь?
— Вы хотите сказать — деньгами?
— Нет, это касается вашего соседа и пожара в его…
