Он принимал его за чистую монету. Однако Лев все же заметил старания брата, чтобы происшедший случай не отразился на княгине и не лишил их возможности поселиться в его имении. Сам Лев при подобных обстоятельствах, быть может, был бы неспособен на такое великодушие, но, тем не менее, он глубоко чувствовал его.
— Обещай мне проводить маму в Вилицу, — серьезно продолжал Вольдемар, — и если ты думаешь, что обидел меня, то я требую от тебя этой услуги в качестве залога нашего примирения.
— Значит, ты не хочешь сам попрощаться с мамой, — после паузы спросил Лев, опустив голову. — Это огорчит ее.
Вольдемар с горькой улыбкой ответил:
— Она примирится с этим. Прощай, Лев! Я очень рад, что видел тебя.
Молодой князь несколько мгновений смотрел на брата и затем вдруг обнял его шею руками. Вольдемар принял это объятье, но не ответил на него.
— Прощай! — Лев был обескуражен холодностью брата.
Несколько минут спустя коляска, в которой сидел молодой Баратовский, снова выехала со двора, а Вольдемар вернулся в свою комнату. Кто увидел бы его теперь с подергивающимися губами и мрачным, неподвижным взглядом, тот убедился бы, чего стоили ему холодность и спокойствие, проявленные по отношению ко Льву. Минута, когда его юношеские идеалы были низвергнуты, оставила в нем глубокий след на всю жизнь и навсегда лишила его доверия к людям.
Глава 10
Замок Вилица со всеми прилегающими к нему владениями находился недалеко от границы; большая часть этих владений была сдана различным арендаторам еще покойным Нордеком. Главные богатства поместья состояли в громадных лесах, покрывавших почти треть всех земель, и они то главным образом и давали те громадные доходы, которые приносили эти имения.
Опекун Вольдемара, унаследовавшего Вилицу, оставил все существовавшие при Нордеке порядки без изменения. Молодой Нордек мало интересовался своими владениями; сейчас же после своего совершеннолетия он отправился в университет, затем долго путешествовал и годами не заглядывал в Вилицу, где жила теперь вдова прежнего владельца, княгиня Баратовская. Все доходы с этого имения молодой хозяин предоставил в ее полное распоряжение. Это нисколько не обеднило богатого наследника, и было вполне достаточно княгине и ее сыну, чтобы они могли жить «сообразно своему положению».
Было начало октября; осеннее солнце ярко освещало гостиную княгини, большую, немного мрачную комнату, где в данную минуту находились сама княгиня и ее брат, граф Моринский; он заметно постарел, между тем как на холодном, все еще прекрасном лице его сестры годы не оставили почти никаких следов.
Между княгиней и графом шел оживленный разговор.
— Не понимаю, почему тебя так поразило это известие, — проговорила она, — мы давно должны были ожидать этого. Меня всегда удивляло, почему Вольдемар так долго и так настойчиво избегает посещений своих поместий.
— Вот именно потому я и удивился, — подхватил граф, — он до сих пор упорно избегал Вилицы, и вдруг приезжает теперь. Что ему здесь надо?
— Что же другое, кроме охоты, может привлекать его? Ты ведь знаешь, что он унаследовал эту страсть от отца.
— Возможно, но он не мог избрать более неудобное время для своего приезда. Именно теперь важно, чтобы ты осталась неограниченной хозяйкой Вилицы. Раковиц находится слишком далеко от границы; мы должны сохранить Вилицу в своем распоряжении.
— Я знаю это, — заявила княгиня, — и позабочусь обо всем. Ты прав, это посещение очень некстати, но не могу же я запретить сыну приехать в свое собственное имение. Мы только должны быть более осторожны.
— Одной осторожности мало; нужно прекратить все наше дело на то время, пока Вольдемар будет здесь, а это невозможно.
— Этого и не нужно; он по целым дням и ночам будет пропадать в лесу, так что не обратит внимания на то, что творится в замке.
— Ну, кто знает? Ведь прошло уже четыре года с тех пор, как ты видела сына. Впрочем, ты уже тогда умела делать с ним что хотела; надеюсь, это удастся тебе и теперь.
— Я думаю, — со спокойной уверенностью проговорила княгиня. — Да это и не так трудно, как ты думаешь; его упрямство является лучшим орудием для того, чтобы повлиять на него. Если ему каждый день повторять, что он — неограниченный хозяин в Вилице, то ему и в голову не придет на самом деле быть им. Мы можем быть спокойны.
— Он приедет один? — задумчиво спросил граф.
— Нет, со своим бывшим воспитателем. Это безобиднейший человек на свете; относительно этого доктора Фабиана совершенно нечего беспокоиться; притом он не имеет ровно никакого влияния на Вольдемара.
— Дело, конечно, главным образом в Вольдемаре, но если ты думаешь, что с его стороны нечего бояться…
— Я думала, — перебила его сестра — что управляющий уже приучил тебя к осторожности!
— Да этот Франк и весь его дом занимаются форменным шпионством, — запальчиво воскликнул Моринский. — Не понимаю, Ядвига, как ты до сих пор не нашла возможности освободиться от этой неудобной личности?
— Не беспокойся, Бронислав, управляющий на днях уходит. Раньше я не могла ничего предпринять против него, так как он безупречно служит уже двадцать лет, и у меня не было никакого повода для его увольнения. Поэтому я предпочла довести его до того, что он сам отказался; мне особенно важно, что этот отказ последовал именно с его стороны, тем более теперь, когда приезжает Вольдемар.
— Давно пора, — с видимым удовольствием произнес граф. — Этот Франк начал становиться опасным. К сожалению, придется еще ждать.
— Ну, вероятно, недолго, раз он решил уйти… Как, Лев, ты уже вернулся с прогулки?
Последние слова относились к молодому князю, только что вошедшему в комнату.
— Ванда не хотела дольше оставаться в парке, — ответил он. — Я помешал вашему разговору?
Граф Моринский встал.
— Мы закончили; я только что узнал о предстоящем приезде твоего брата, и мы обсуждали его последствия; одним из них будет то, что мы должны будем сократить свое пребывание здесь; мы останемся только завтра, на предстоящее празднество, а затем вернемся в Раковиц еще до прибытия Вольдемара. Неудобно, если он застанет нас здесь.
— Почему же? — спокойно спросила княгиня. — Из-за былого ребячества? Да неужели кто-либо еще будет вспоминать о нем? Я считаю самым целесообразным забыть эту историю. Если Ванда встретит Вольдемара совершенно непринужденно, как своего двоюродного брата, то и он вряд ли станет вспоминать, что когда-то питал к ней юношеское обожание.
— Может быть, это было бы самое лучшее, — проговорил граф, поворачиваясь, чтобы уйти, — во всяком случае, я поговорю об этом с Вандой.
Лев против обыкновения не принял никакого участия в разговоре и, когда дядя вышел из комнаты, молча занял его место. Княгиня тотчас же заметила, что сын не в духе, хотя он и старался скрыть это, и промолвила:
— Ваша прогулка окончилась очень скоро… А где Ванда?
— Вероятно, в своей комнате.
— Вероятно? Между вами опять что-то произошло? Не старайся скрыть от меня; твое лицо достаточно ясно выражает это; да к тому же я знаю, что ты сам не уйдешь от Ванды, если она не прогонит тебя.
— Да, она находит особенное удовольствие прогонять меня, — с нескрываемой досадой ответил
