нему, а, наоборот, отталкивало. Не любил Тугай-бей со своими разговаривать с оглядкой, а при этом хитром русине приходилось сдерживаться, и это раздражало.
Хмель лез с объятиями, они вообще обожают обниматься, эти свиноеды, особенно когда напьются своего тягучего напитка, от которого становятся отчаянными болванами. Некоторые даже перед боем пьют, говорят — «для храбрости». Эти — самые трусливые, они не понимают, что от гадкого их пойла мутнеет взгляд и слабеет рука, а как ты будешь такой стрелять из лука и рубить саблей? Пьяных убивали первыми, потому что те лезли напролом и плохо соображали, что происходит вокруг. Никудышные были вояки, правильно их убивали. Своего бы воина, если бы он так себя повел, Аргын Тугай-бей собственными руками зарезал бы, не задумываясь. А Хмель — нет, тот вообще на такие глупости внимания не обращал. Да и как он бы обратил, если сам после славных побед, которые ему принесли татары перекопского мурзы, напивался и лез со слюнявыми поцелуями, требуя, чтобы Тугай назвал его своим братом. Тугай назвал, не жалко. Но какой этот хитрый пьяница и бабник ему брат?
У татарина один брат — конь. Сколько коней, столько у него и братьев. А остальные — предадут и не задумаются, сколько раз так бывало, сколько славных воинов погибло только потому, что верили друзьям и родственникам. Никому нельзя верить. Только конь не предаст. Конь вынесет из битвы, конь даст ночью тепло, конь отвезет все твои пожитки, конь послушно бросится туда, куда ему прикажут, а если погибнет, то и тогда поделится теплой соленой кровью, чтобы хозяйская резвей побежала по жилам, да и плоть свою отдаст, чтобы кормила хозяина в долгих набегах. Это — брат. А люди — нет, люди лживы и неверны. Люди думают о себе.
И это правильно.
Хмелю позарез нужна была конница. С поляками без конных воинов не справиться, с одной казацкой пехотой много ли навоюешь? Вот и пообещал за конников добычи, сколько унесут. А татары унесут много, им не привыкать, хвала Аллаху, уж как добывать добро — этому их учить не надо, этому они сами кого угодно научат.
Вот тебе и братство людское! Какое ж добро пообещал Хмель за подмогу? Да своих же братьев, русинов, которых воины мурзы тысячами гнали через степи в Крым, а оттуда продавали по всей Порте. Хорошо платили за русинов: они высокие, крепкие, работящие, выносливые. Из таких получались отличные гребцы на галерах, а это товар ходовой, всегда нужен: гребцы помирают уж больно быстро, а русины держались дольше всех. Вот с поляками было сложнее, те сдыхали от непосильной работы раньше русинов. А хуже всех были евреи. Эти к гребной работе не приспособлены, зато отлично умеют считать, читать, знают языки, знают священные книги. Из них выбирали домоправителей, из тех, конечно, кто принимал ислам. А принимали его немногие: евреи — народ упрямый и не мыслят здраво, большинство готово было умереть, но не сменить веру. С одной стороны, это похвально, а с другой — ну вот что с ними тогда делать? На галерах они бесполезны, там они умирали, постоянно стеная и жалуясь, и умирали как-то быстро. В общем, не стоили они как гребцы никаких денег, один расход. А для управления хозяйством — ну сколько их надо? Это ж не галеры, управители живут долго, жиреют на сытной пище, подворовывают, сладко пользуют рабынь, так чего ж не жить-то? А еще потом даже начинают нос задирать от сладкой жизни и поучать хозяина, что делать правильно, а что — нет. Они вроде как одни знают, что правильно, а остальные — дети неразумные, ничего не понимают, если евреи им не расскажут, глаза не откроют.
Так что евреев брали неохотно. Морока одна. Проще зарезать.
Тугай-бей подал знак, всадники остановились, спешились. Целый час ехали, надо дать коням помочиться, да и самим облегчиться. Звук тысяч толстых струй оказался таким сильным, что спугнул ворон в соседней роще, и те, гневно каркая и осыпая поле пометом, полетели куда-то в сторону. Мурза развеселился, засмеялся.
Коротконогие татарские лошадки кивали гривами, переступали с ноги на ногу, ждали, пока воины отдохнут, пройдутся разминая затекшие члены, перед тем как снова прыгнуть в седло. В воздухе стоит гомон, смех, в общем, удовлетворенно отметил мурза, затягивая шаровары: привычный, желанный и любимый быт набега. Ну кто, кто может противостоять этим воинам? Разве что польская конница, которая всегда была очень опасным противником, рубилась так, что татары не спешили встречаться с ними в открытой схватке, но ведь и тех одолели и под Желтыми водами, и под Корсунем.
Вдалеке показалась группа всадников, шедшая легким наметом, — разведка, высланная вперед. На вспененных конях подлетели к мурзе, старший прыгнул из седла, как слетел, припал на одно колено:
— В Немирове никого не осталось, бей. Казаки Хмеля всех вырезали.
— Всех?
— До единого. Кроме нескольких старух, да и те покалечены. Рабов не набрать. Добычи нет.
Тугай-бей крякнул с досады. Но ничего не поделаешь, тут не поживиться.
— Можно пойти на Тульчин, бей. Но говорят, что и там никого, всех забрали казаки Кривоноса, а кого не забрали, тех вырезали. Теперь казаки и православные двинулись на Полонное.
Татары молча смотрели на Тугая. Тот пожевал губами усы, соображая, что же теперь делать, тряхнул головой и принял решение:
— Идем на Полонное, пошерстим округу. Не одним казакам жировать, пора и нам.
Полонное взяли неожиданно легко, вместе с казаками. Поляки сделали очередную глупость, это им вообще было свойственно: понадеялись не на себя, а на других. Зажиревшие паны выставили на стены гайдуков, а те, все как один, — казацкой веры, вот и повернули мечи против своих хозяев, да с удовольствием. Никому нельзя верить, убедился Тугай-бей в очередной раз, никому!
С гайдуками быстро сговорились, они открыли ворота казакам и татарам, и теперь те, ворвавшись в город кто с гиканьем, кто со свистом, а кто просто молча, устроили на улицах кровавую баню. Ну а что вы хотите от озлобленных мужиков, которых годами рубят саблями, в которых каждый день стреляют из луков и пистолей, которые месяцами не видят женщин, кроме тех, кому задирают одежду прямо посреди грабежа, не разбирая ни веры, ни возраста? Перекопский мурза презрительно смотрел на бессмысленную жестокость казаков, глупо уничтожавших то, за что можно было получить неплохой барыш, но благоразумно молчал. Пока те не напьются крови по самую глотку, их не остановить. Ладно бы вырезали одних евреев, Аллах с ними, но вот русинов и поляков было жалко. Ну ничего, их еще много останется, всех не перережут, как в Немирове и Тульчине. Тугай-бей уже потихоньку договорился с Кривоносом, тот пообещал оставить людей на татарскую добычу, а иначе за что сражались?
Да и татарам надо было дать расслабиться. Чем они хуже казаков? Пусть позабавятся, посшибают головы, погуляют от души. Для мужчины-воина все равно, какой веры женское тело валяется перед ним с раздвинутыми ногами. А как сладко после сброшенной тяжести получить наслаждение еще раз, перерезая ей тонкое горло и глядя прямо в потухающие глаза! Пусть погуляют воины, пусть напьются крови, а потом и за дело примемся. Начнем вязать оставшихся в живых и не успевших убежать. Собьем в колонны и погоним нагайками до самой Кафы.
Утром, когда страсти поутихли, а немногие оставшиеся в живых поляки сумели ускользнуть, к мурзе привели старика-еврея. Видно, над ним позабавились обе армии: старик был избит до того, что лицо с трудом угадывалось под толстым слоем кровавой коросты, седая борода вся была в кровавых подтеках. Он с трудом стоял на ногах, и если бы низкорослый толстый татарин не подхватывал его время от времени за шиворот длинного кафтана, то наверняка грохнулся бы на землю и больше бы не двинулся.
Тугай брезгливо поморщился:
— Что это? За каким демоном вы его мне притащили?
Воин кинулся в ноги бею:
— Мы сочли, что тебе будет любопытно, Тугай-бей. Этот старик стоял в еврейском молельном доме и что-то говорил своим. Туда зашел всего один гайдук с саблей. Ему никто не мешал, и он — один (видел это собственными глазами!) — перерезал не меньше ста человек. Это был сильный гайдук, но даже он устал в конце. Я подумал, что тебе, мурза, будет интересно узнать, что говорил этот старик, и, хвала Аллаху Всемогущему, старик этот понимает наш язык. Он сказал, что уговаривал евреев не сопротивляться. Я привел его повеселить тебя, мурза, но если ты хочешь, я его зарежу прямо сейчас.
Татарин выхватил кинжал из-за пояса, показывая всем своим видом, что готов выполнить любую
