обманывать? Какой смысл? Жизни моей не спасет уже ничто.
Бей удовлетворенно кивнул. Действительно, еврейский мулла говорил правильно, в живых Тугай его не оставит ни при каком раскладе.
— Вы не узнаете всего того, что знаем мы, потому что вы не читаете наших священных книг. Впрочем, вы вообще никаких книг не читаете. Как и ваши сегодняшние друзья казаки. Вы только слушаете своих мулл и попов, а они и сами толком ничего не знают. В наших святых книгах важна каждая буква, важна каждая черточка, написанная остро отточенным пером специально обученного человека, хорошо знающего, где нажать на пергамент посильней, а где и послабей. Но вы ленивы и нелюбопытны, вы привыкли свято верить тому, что вам говорят, а не тому, что вам дал Всевышний. Вы не знаете нашего языка, поэтому вы не можете понять смысла букв и их соединений. Вы ищете простые значения, а не проникновение в суть. Но, впрочем, так было и так будет, тут ни ты, мурза, ни я, старый раввин Шимшон, ничего изменить не сможем.
Я с трех лет, с того момента, как мне показали и заставили выучить буквы нашего алфавита, древнейшего на земле, изучал святые книги. Знаешь, Тугай, почему евреи так рано женятся? — неожиданно спросил раввин.
— Почему? — заинтересованно прошептал Тугай, наклоняясь к луке седла.
— Чтобы ничто не отвлекало от учебы. Вы гонитесь за наслаждениями, меняя женщин, пока не убеждаетесь, что все это — суета и все женщины по большому счету похожи друг на друга, так что, познав одну, ты познаешь их всех. Мы это знаем с самого начала, поэтому женимся, как только наше тело способно принять наслаждение женщиной. И тогда ты можешь весь отдаться поиску главного наслаждения — наслаждения откровением истины.
— Мне не нравится такая жизнь, — хмыкнул Тугай-бей. — Женщины такие разные, но тебе, старик, уже не узнать, чем славянка отличается от турчанки, спорить не буду, продолжай.
— Я ж говорю, вам не понять… Но это не важно, я тоже не буду с тобой спорить, мурза. Так вот, когда самые усердные из нас постигают значительную часть святых книг, когда они уже могут цитировать священную Тору наизусть и знают, чем комментарии Раши[9] отличаются от комментариев Роша[10], и почему Рамбан[11] критиковал Рамбама[12], тогда им открывают следующую часть учения. Тайную, скрытую ото всех. Даже от менее ученых соплеменников. Впрочем, в первую очередь — от менее ученых соплеменников…
Мне в числе других избранных было открыто еще большее, ибо обучал меня тайному учению сам ангел Господень. И нет сегодня на земле человека, которому было бы открыто больше, чем мне. Вот откуда, кстати, я знаю и все языки земные, и ты не представляешь, мурза, какие горизонты открываются тому, для кого все языки — родные.
— Ты или великий лжец, или великий праведник, а, Шимшон? — засмеялся Тугай-бей. Он смеялся, но ему становилось все страшней и страшней, и он сам не понимал, почему так боится этого старика. Даже не старика, а того огромного, непонятного и жуткого, что поднималось и вырастало с каждым словом старого раввина. Но перекопский мурза был воином, он родился воином и рос воином, поэтому страха не показывал никогда и ни при каких обстоятельствах. Так его учили. И чем больше он боялся, тем шире становилась его улыбка и тем уже становились глаза. Говорят, в бою он вообще хохотал в голос.
— Я ни то и ни другое, Тугай-бей, — отвечал реб Шимшон. — Я всего-навсего умирающий старый еврей, то есть тот самый человек, над которым больше всего смеются: почему-то смерть старого еврея — всегда повод для смеха. Но ко мне действительно приходил ангел, и мы ночи напролет изучали тайны всего сущего, стремясь как можно ближе подойти к Творцу и принять его благословенный свет, спрятанный в этом мире. Поэтому я знаю то, что будет. Когда понимаешь смысл, то узнать грядущее совсем несложно.
— Так зачем же ты уговаривал своих людей не сопротивляться и дал их убить?
— Во-первых, это не мои люди. Во-вторых, я же объяснил: какая разница — умирать в бою или быть просто убитым врагом, если ты все равно попадаешь туда, где свет? Или ты хочешь сказать, что эти евреи могли спастись?
Тугай задумался.
— Нет, пожалуй, у них не было выбора, они погибли бы все равно.
— Вот видишь! Потом, через столетия, может, что-то и изменится, и евреи начнут дорого продавать свою жизнь, но сейчас я не вижу в этом смысла. Смысл, скорее, в том, что убитых будут чтить как праведников и хранить о них память. Кто сегодня помнит о тысячах воинов Иегуды Галилейского[13] или о храбрецах Бар Кохбы[14]? А о невинно погибших в Массаде[15] всегда будут слагать песни и рассказывать легенды. Знаешь, как написано в наших мудрых книгах?
Старик прикрыл глаза и по памяти прочитал:
«Странный народ, — в который раз подумал Тугай. — Работники никудышные, потому что слишком много думают, их проще убить, чем оставить жить, приспособив к работе. Странно. Хотя я с ним не согласен. Мужчина должен умирать в бою, а не отдавать себя на заклание, как баран».
Но вот и подошел тот самый момент, которого так боялся бесстрашный мурза. Дальше оттягивать было нельзя. Покрепче ухватившись за луку седла, Тугай-бей пересилил кричащее внутри «Не надо!» и спросил:
— Ну, и о чем же ты тут вещал, когда сказал про последний раз, в который я видел хвосты убегающей польской конницы?
Старик тяжело дышал и смотрел в сторону. Он тоже понимал, что сейчас скажет слова, которые станут для него последними. Но и оттягивать больше было нельзя.
— Ты умрешь ровно через тысячу дней, мурза. И за те злодеяния, которые здесь сотворили с евреями ты и твои друзья казаки, будут гонимы ваши народы так же, как был гоним мой народ. И ваше сегодняшнее
