Он встал поморщившись, и попросил братьев:
— Проследите, чтобы он все собрал. Помогите съехать, проводите. Я к Ане. Думаю, не нужно звонков. Пусть напишет записку, обтекаемую. Я отвезу. Буду в машине ждать.
И пошел в коридор. Андрей проводил его пустым взглядом и протянул:
— Позвонит, напишет.
— Зачем? Действительно, записки хватит, — заметил Сергей.
— Нет, Серый, не хватит. А если он потом еще Аню тревожить станет? Или об этом разговоре поведает? Нужно лишить его шанса объясниться с ней. Обрезать, так все разом. Закрыть ему ход назад. Кстати, вот списочек, что мне его любовница наваяла. Придется отдать мадам, что просит…
Я ничего не понимала. Меня не просто оглушила новость — раздавила. Я потерялась, и ничего не видела, не слышала. И думать тоже не могла. Тупо смотрела на россыпь букв, кривых, косых, словно написанных больным в приступе Паркинсона, в спешке и под аккомпанемент минометной очереди.
Не могла вникнуть в смысл написанного. Его отторгала вся моя суть, сознание и подсознание. А внутри стояла тишина, такая, как обычно бывает перед началом боя. Но я не плакала — держалась. Вновь и вновь вчитывалась в опус мужа:
'Аня! Прости, я ухожу. Так лучше нам обоим. Я больше не люблю тебя и не вижу смысла врать дальше, жить рядом, мучить себя и тебя. Надеюсь, ты все правильно поймешь. И простишь. Спасибо за все. Прощай. Олег'.
И все? — тупо билось в голове: 'Спасибо и прощай'?
Рядом запиликал мобильный, и я вздрогнула.
— Анечка, тебя, — тихо сообщил Алеша и подал мне трубку. Сухой, безжизненный голос, слабо напоминающий голос Олега сообщил мне, словно зачитал философские тезисы:
— Аня, я ухожу. Нам больше нет смысла жить вместе. Я не люблю тебя.
— Олег! Олег, я не понимаю! Ты же говорил другое, ты же…
— Я лгал. Я уезжаю. Забудь обо мне. Начни новую жизнь, верю, тебе удастся…
— Куда ты уходишь?! Что с тобой?!
— Я уезжаю к родителям. Не надо меня тревожить. У нас теперь разные дороги и разная жизнь. У тебя все будет хорошо. И у меня.
Что за набор фраз?! Из какой они пьесы?!
— Олег, что ты говоришь?!!
— Прости, Аня. Прощай.
Трубка смолкла. Голос Олега умер в ней, унося мою растерянность и отупение.
'Он бросил меня', — дошло, доковыляло до разума. Взорвало сознание диким воплем горя: За что?!! Почему сейчас?!! Что я опять сделала не так?!!
Продираясь сквозь слезы и всхлипы, я тыкала пальцем в безмолвные очертания цифр в надежде дозвониться, поговорить, выяснить, в чем дело. И лишь 'абонент отключен' — слышала в ответ.
Мама, мамочка моя…за что?!! — вопрошала я у немого телефонного пластика и тоненько скулила, как брошенная собака в подворотне. И не сдержалась — слезы ринулись наружу, словно воды всемирного потопа.
— Аня, Анечка, ну, что ты? Успокойся, милая, все будет хорошо, девочка моя, — успокаивал меня Алеша, прижимая к себе, укачивая. — Я понимаю — это больно. Но правильно. Все верно и нужно. Ты сама поймешь позже. Ты не любишь его, а он тебя. Это уже не семья, это каторга. Все верно, Анечка, все правильно. Зачем мучить друг друга.
'Затем, что у нас будет ребенок!!' — и как я не выкрикнула ему в лицо? Как сдержалась? Я лишь увидела его глаза, полные печали и понимания, мудрые, любящие, родные, и вновь сникла. Поняла, что эту боль Алеша делит со мной, как делил все, что случалось со мной по жизни: болезнь, разочарования, ненависть к миру и любовь к нему же.
Но я больше не хочу. Нет, не хочу делить боль на четверых. Она моя.
— Анечка, милая моя, успокойся. Олег совершил жесткий поступок, но правильный. Пойми его и прости. Он поступил честно. Лучше правда, чем вечная ложь.
Что за пустые, казенные фразы? Кого они могут успокоить? Что объяснить? Кому? Мне? Брошенной женщине, которая ждет ребенка?!
Да разве существуют слова, что могут объяснить его поступок, смягчить боль от него, помогут понять, простить и смириться? Внятно и четко объяснят мне суть, необходимость столь поспешного, неожиданного и отвратительного поступка?
Ребенок. Меня благословили материнством и лишили супружества, как обычно, потребовав плату, не спрашивая, чем и когда я готова заплатить. Это неправильно — жестоко. И обыденно. И именно этим — возмутительно!
Но я не должна думать о том. Я должна думать о ребенке.
Должна думать о ребенке…
Я легла на постель, тупо повторяя эту фразу, смакуя её, заучивая, внушая, таким образом, отталкивала весь негатив, что обрушился на меня. Заслоняла боль отчаянья и не понимания, горе, грязь и обиду, все, что бродило в душе, душило. Я не хочу, не буду думать о плохом. Я должна думать о ребенке. Должна думать о ребенке…
А в душе стоит вой. И рвется из груди то ли стонами, то ли истерическими всхлипами, не обращая внимания на хозяйский аутотренинг. И душит, калечит сердце. За что? За что мне это?!!
Я закусила губу до боли и зажмурилась — прочь все, прочь! Я должна думать о ребенке. Только о нем, только для него…
— Анечка, — сквозь туман, сквозь черную пелену горя. — Анечка, нужно сделать укол.
Зачем? Что он решит? Сколько можно лекарств, искусственных суррогатов жизнеобеспечения?!
Ах, да, мой малыш.
Я повернулась, послушно подставила вену.
Ничего, потерпи мой хороший. Мама рядом и любит тебя. Ты только держись, не оставляй меня. Хоть ты не оставляй. Потом все будет, будет очень хорошо. Поверь. Просто сейчас у меня не самая светлая полоса в жизни, но она пройдет. Она всегда проходит. И ничего, что отец отказался от тебя… Нет, не отказывался, а просто не знает о тебе. Но узнает и вернется. Да, малыш, да — точно вернется. У нас с твоим отцом сложные отношения, но это бывает в любой семье. Это не норма, это жизнь. Она сложная, но прекрасная. И ты поймешь это. Главное — держись. Ты нужен нам, мне и Олегу, твоим дядям. Они славные. Прекрасные принцы из сказок, которые я буду читать тебе на сон грядущий. Дядя Алеша самый мудрый, самый ласковый, самый честный и добрый. Дядя Андрей красив, справедлив и бесстрашен. А дядя Сергей…Он самый сильный, самый лучший. Он почти Бог…
Пять дней я провела под капельницей и неусыпным бдением братьев. Пять дней то ли сна, то ли яви. То ли борьбы с собой, то ли с самой жизнью. И я, как всегда, победила. Очнулась и смогла воспринимать посетителей, различать их. Разговаривать и отвечать, реагировать.
Вот только Сергея я видеть не хотела. Не могла. Мне казалось, что именно из-за него все произошло. Из-за него и из-за меня. Из-за того, что я так и не смогла вырвать его из сердца, попрать в душе. По- прежнему скучала по его рукам, взгляду, голосу, по-прежнему стремилась навстречу биению его сердца. И ничего не могла с собой поделать. Если бы мне дали больше времени на искоренение этой страсти, дали еще один шанс, я бы, наверное, очень постаралась и забыла его, стерла из памяти и души. Во всяком случае, мне очень хотелось в это верить.
Впрочем, нет, я обманываю себя. Ничего бы не изменилось, сколько бы мне не давали шансов, сколько бы времени не отмерили.
В его присутствии образ Олега блек и таял, отступал вглубь сознания, но не уходил. Его держал малыш. Звал обратно. Даже требовал. Помогал в борьбе с горечью безысходности, с преступной возмутительной любовью.
— Анюта, не убивайся ты так. Я рядом, и все будет, как надо. Точно. Мы будем вместе. Всегда. Как хотели, как мечтали.
