инверсия — след разреженных паров, тянувшихся за самолетом.
Судя по прошедшему времени, самолет был уже на «потолке» и скоро должен был начать снижение.
Так оно и было. Однако опытное ухо могло уловить, что спуск проходит по какой-то странной траектории.
Жужжание становилось то высокого тона — тягучим и пронзительным, то медленно и не надолго замирало, как сирена воздушной тревоги, чтобы тут же возникнуть с новой силой.
Было ясно: самолет то круто пикирует, то его спуск становится пологим, а это совершенно не предусматривалось заданием. Гул становился все более явственным. На фоне неба появилась точка, она выросла в муху, в стрекозу и оформилась в крошечный, неуверенно снижающийся самолет.
Машина, действительно, чрезвычайно нелепо вела себя. Можно было подумать, что ею управляет либо пьяный, либо человек, которого впервые подняли в воздух и покинули там на произвол судьбы.
Самолет пикировал, неожиданно выравнивался, на мгновение замирал, сваливался на одно крыло, переваливался на другое, колыхался и падал, как лист, сорванный с дерева сильным ветром.
И когда люди, теряясь в догадках, тревожно замолкали, так как машина была уже недалеко от земли, она вдруг выровнялась и, сделав круг, пошла на посадку.
Супруну помогли вылезти из кабины. Он стоял, облокотившись на крыло, бледный, глубоко дышал и ерошил свои черные вьющиеся волосы.
Что же с ним случилось? На высоте 9500 метров он вдруг почувствовал себя плохо. Тело стало вялым, расслабленным, голова отяжелела и валилась набок. Темные мутные круги поплыли перед глазами.
«Вниз! Скорее вниз!» только и успел он сообразить.
Обессиленный, он одной рукой не мог двинуть рычаг, помог второй, навалился всем телом и потерял сознание. Но тренировки помогли: недалеко от земли Супрун очнулся. Самолет беспорядочно падал. Взглянув на кислородный прибор, летчик понял: испытуемый прибор, который должен был по мере подъема автоматически увеличивать дозы необходимого его организму кислорода, столь же автоматически совсем прекратил его подачу.
Супрун выпрямился. Он быстро приходил в себя. Его лицо вновь засветилось румянцем. Он перешел на свой обычный шутливый тон.
— Вот, наверное, было комическое зрелище!.. А с прибором, — закончил он, — еще немало придется повозиться и не один раз слетать.
Расчет и действительность
Конструктор сказал, что на основе расчетных данных его машина, с полными баками горючего, должна без посадки пролететь тысячу километров.
Слетав по заданию на тысячекилометровую дистанцию, Стефановский, приземлившись, попросил слить из баков остатки горючего. Его оказалось там еще на добрую сотню километров пути, и это подтвердило правильность первоначальных догадок летчика.
Тогда Стефановский стал в каждом полете проверять свои расчеты. Он летал на разных высотах и скоростях. Он часами кружился вокруг аэродрома, замеряя расход горючего, скорость и наибольшую продолжительность полета. Он шел на посадку, когда винты, в последний раз взмахнув лопастями, недвижно застывали, и, нужно сказать, это было довольно рискованным делом — садиться на скоростном двухмоторном бомбардировщике с остановившимися винтами.
Зато такой способ позволил убеждаться в том, что весь бензин выработан и замеры произведены правильно.
Результатом явилось то, что летчик в скоре предложил слетать без посадки туда и обратно по маршруту, каждый конец которого составлял около семисот километров, зная, что в этом нет почти никакого риска.
Правда, ему немало пришлось убеждать начальство, что за ним не придется высылать спасательной экспедиции с запасом авиационного бензина и ремонтной бригады, чтобы выручать его машину, приземлившуюся на обратном пути из-за пустых баков на каком-нибудь вспаханном поле под Коломной. И когда он возвращался из этого перелета домой, то напоследок, почти перед самым финишем, поволновался не меньше, чем разрешивший полет начальник, который в последние минуты, стоя у «Т», нетерпеливо посматривал то в небо, то на часы, уверяя себя, что все обойдется благополучно.
Дело в том, что, не доходя километров шестьдесят до самого аэродрома, у летчика закашляли вдруг оба мотора, — закашлялись так нудно и затяжно, как человек, которому в дыхательное горло попали сухие хлебные крошки.
Это напоминало перебои из-за нехватки горючего, и Стефановский, покрутив во все стороны головой, высматривая подходящую посадочную площадку, спросил для собственного успокоения у штурмана:
— Как думаешь, старина, дойдем?
Бряндинский сидел впереди, в своей кабине. Летчик не видел его лица и лишь услышал в наушниках фразу:
— Должны! Иначе у меня пропадут билеты в театр.
Летчик несколько раз подряд двинул назад и вперед рычаги газа, моторы вдруг весело загудели, и через несколько минут показался аэродром.
— Везет тебе, Саша! Билеты твои не пропадут! — весело крикнул летчик.
— А я в этом и не сомневался, — ответил Бряндинский, свертывая свои карты и тетради.
— Идет! — в тот же самый момент громко и радостно воскликнул начальник, хлопая по плечу стоявшего рядом техника.
— Он топает! — делая ударение на первом слове, подтвердил техник, приложив ребро ладони к глазам наподобие козырька, чтобы лучше разглядеть показавшуюся на горизонте точку.
Та, все увеличиваясь, превратилась в двухмоторный бомбардировщик, который через минуту-другую благополучно сел.
— Ну, братец, — возбужденный удачным полетом, сказал летчик технику, — чуть было моторы не подвели. Бронхитом, что ли, заболели. Кашляют неимоверно. Взгляни-ка на них своим волшебным оком.
— Горючка, наверно, кончилась, — высказал предположение техник.
— По моим расчетам, должна еще остаться, — возразил летчик.
И верно, в баках оставалось бензина еще на добрые пятьдесят километров.
— Не самолет, а скатерть-самобранка, — восхитился техник.
— Это смотря по тому, чьи руки ее расстилают, — засмеялся начальник, уводя экипаж с собой.
После того, как устранили дефекты в бензопроводке, Стефановский снова и снова подымался в воздух.
Он придумывал на земле новые способы экономить горючее, проверял их в воздухе и потом вместе с инженерами изучал полученные результаты.
Однажды начальник, зайдя к нему в комнату, застал его вместе со штурманом и инженером склонившимся над картой.
В руках у Бряндинского была масштабная линейка, один конец которой упирался в точку под Москвой, другой в точку на Азовском море, отстоящую на тысячу километров от первой.
— Не думаете ли на воду садиться на сухопутном самолете? — пошутил начальник.
— Нет! Думаем вот здесь развернуться на сто восемьдесят градусов и без посадки мазнуть в Москву, — сказал штурман.
Начальник вдруг сделался серьезным:
— Слышал я про ваши проекты. Дело нешуточное. Где ваши расчеты?
В хороший летний день, не очень жаркий и не очень прохладный, бомбардировщик, нагрузившись бомбами и горючим, стартовал на юг.
