«Т».
— Красота! Мечта пилота! — с сияющим видом ответил Стефановский, нехотя уступая место проявлявшему уже нетерпение Нюхтикову.
— Ну, что, отвел душу немножко? — спросил Стефановский Нюхтикова, когда тот сел.
— Хорошо! — улыбался Нюхтиков.
— Я два раза подряд слетаю сейчас, — сказал Стефановский и в ответ на вопросительно вытянувшееся лицо товарища вежливо пояснил: — все-таки я больше твоего допекал начальство насчет машинки. Ее-то, собственно говоря, по моей инициативе дали нам.
— А задание-то ведь дали на двоих! — начал было доказывать Нюхтиков, но его слова потонули в грохоте мотора помчавшейся на взлет машины.
К вечеру следующего дня начлет усмехнулся про себя. Не подавая тому вида, он заметил, что возникшее было накануне между летчиками легкое «соперничество» незаметно исчезло, уступив место взаимной вежливой уступчивости.
— Может, еще разок слетаешь, Михаил Александрович? — ласково спрашивал Стефановский товарища. — Уж очень хорошо у тебя получаются вертикальные фигуры.
— Да неудобно, Петр Михайлович, у тебя хлеб отбивать, — спокойно отвечал Нюхтиков, выставляя левую ногу через борт кабины на крыло.
— Пустяки, я нисколько не возражаю, — уговаривал Стефановский. — Лети на здоровье.
— Хорошо, — соглашался Нюхтиков. — В следующий подъем два раза подряд слетаю. — И, спрыгнув с крыла на землю, он стал отстегивать парашютные лямки.
На третий день «цирк» в пилотажной зоне продолжался. Восхищавшиеся вначале земные зрители постепенно к нему привыкли, и количество их заметно поредело.
Что же касается летчиков, то ожидавший очереди на земле считал, что время мчится ужасно быстро, а находившийся в воздухе — наоборот, что оно тянется нестерпимо медленно.
Самолет тем временем стонал и завывал, как осенний ветер в трубе. Машину ожесточенно швыряло из одного конца неба в другой. Самолет попадал в неописуемо трудные положения и жаловался на то, как живой.
Но летчики молчали, хотя им было значительно труднее. Их то вдавливало в сиденье, то отрывало от него, и они повисали на ремнях головой вниз. Земля и небо сливались в бешеном круговороте, и налившиеся кровью глаза не могли различит, где начинается земля и кончается небо. А тело после полетов ныло, будто избитое.
В довершение всего оказалось, что баки не приспособлены для полетов вверх колесами. Бензин в этих случаях выливался и, попадая большими дозами на кожу, вызывал острый зуд и сильное раздражение. Но эти неприятности не останавливали работы: она была срочной, а погода летной, которую нельзя было упустить.
Стефановский сажал машину и, пошатываясь, как пьяный, вылезал на землю. Качаясь, он делал несколько неверных шагов и опускался в высокую траву.
Нюхтиков медленно шел к самолету, привязывался к сиденью, вздымая облака пыли с земли, прощался с ней. Выработав горючее, летчик садился и выключал мотор. Летное поле продолжало колыхаться перед его глазами, будто он, не оправившись от морской болезни, спустился на берег. Товарищ уже шел навстречу и кричал издалека:
— Сколько?
— Сто! — отвечал Нюхтиков.
Стефановский что-то прикидывал в уме и сокрушенно ворчал:
— Черт возьми, много еще осталось. Ну и работенка!
— Твоя инициатива, — говорил Нюхтиков.
— Ничего, добьем! — бодрился Стефановский, без особого энтузиазма, занимая свое место в кабине.
Под вечер, после работы, они доставали со шкафа счеты и, неумело перебирая костяшки, помогали друг другу подбивать дневной итог. Каждодневные записи были похожи и представляли собой следующее:
Петель…………………………. 40
Иммельманов………………… 30
Переворотов левых…………. 25
Переворотов правых………… 25
Витков штопора правых…….. 20
Витков штопора левых………. 20
Пикирований…………………… 15
Горок……………………………. 20
Полетов вверх колесами…….. 10
Цифры умышленно выбирались легко запоминающиеся, чтобы при пилотаже не сбиться со счета.
Тем не менее подвести итог оказалось довольно хитрым делом, в особенности в первые дни, так как счеты при проверке показывали каждый раз иной результат.
Посмеиваясь, летчики сваливали свое неумение считать на устарелость конструкции счетов, изобретенных еще в глубокой древности. Брали карандаш, бумажку, и цифра 205 несколько раз подтверждалась.
После каждых пятисот фигур машину останавливали на полдня. За нее принимались инженеры и техники. Они разбирали ее, замеряли изменения в сомнительных местах и все это подробно записывали. То, что ослабело, подкрепляли, и летчики возобновляли полеты.
К исходу шестого дня костяшки счетов стали послушнее и безошибочно порадовали летчиков крупной четырехзначной цифрой.
Дело шло к концу.
В шестнадцать часов следующего дня Стефановский совершил последний полет. Он сделал в общей сложности около двух тысяч фигур, Нюхтиков — остальные.
Начальник пожимал им руки и, поздравляя с усмешкой, приговаривал:
— Я знал, что вы быстро и хорошо справитесь с задачей. У вас было такое большущее желание! Теперь вы завоевали себе право испытывать истребители.
Летчики скромно улыбались, надеясь, что эта возможность будет им предоставлена после некоторой передышки.
За облаками
Бывший инструктор Ковалева, летчик-испытатель Сергей Холопцев, предложил ему слетать на поиски новой площадки, пригодной для аэродрома. У него были какие-то свои планы на этот счет.
День был пасмурный. Густые серые облака тяжело плыли над землей. Было ни тепло, ни холодно, — обычная в этих краях погода в середине февраля. С азбукой летного дела Ковалев был уже знаком: умел взлетать, садиться, немного покувыркаться в «зоне» и в ясные дни утюжить воздух вблизи своего аэродрома, боясь отклониться чуть в сторону, чтобы не заблудиться.
Ковалев расположился в задней кабине «У-2» и дал газ. Машина бежала долго, ее лыжи никак не могли оторваться от липкого снега. Пришлось взять ручку немного на себя, и самолет повис в воздухе.
Ковалев стал набирать высоту, сравнивая положение моторного капота с горизонтом, кусок которого заслоняла неподвижная широкая спина в кожаном реглане — Сергея Холопцева.
В тот раз, когда он впервые поднял Ковалева в воздух, он так же сидел в передней кабине и отпускал в резиновую трубку, а через нее в его уши всякие нелестные замечания.
— Зачем зажал ручку, все равно из нее сметанки не выжмешь? — гудел он, зная, что Ковалев любит полакомиться в аэродромном буфете сметанкой с сахарным песком.
