домой.
А настоящий Филька пропал.
Это значит — испытать…
Заводской летчик Авдеенко пригнал ту самую машину, о которой еще вчера была получена телеграмма.
Машина была несколько измененным экземпляром весьма заслуженного истребителя.
В обновленном виде качества самолета заметно улучшились. В то же время характер его так испортился, что до выяснения причин этого фигурные полеты были запрещены.
Самолет, неизвестно почему, проявлял склонность самовольно загораться в воздухе в то время, когда летчик делал фигурные полеты.
Из-под мотора вдруг выскакивало пламя, быстро облизывало всю машину и так же внезапно с поворотом машины исчезало. К счастью, из-за этих причуд пока еще несчастных случаев не было.
Выяснить причины этих, мягко выражаясь, капризов поручили Супруну. Он долго и дотошно выпытывал у летчика Авдеева все, что тот знал об этой машине.
Супрун, получив задание, взлетел. Он забрался довольно высоко, так как в испытательных полетах запас высоты нередко выручал летчика.
Вот он ринулся вниз, потом взял на себя рули и расписался в небе длинным и непрерывным рядом фигур. Так старый опытный писарь одним росчерком подписывает длиннейшую фамилию.
В том же темпе летчик сделал несколько переворотов через левое, а затем через правое крыло.
Ничего подозрительного в поведении машины не было. Она опять вошла в петлю. Но в верхней точке вертикального круга замерла, и летчик в тот самый момент, когда он повис вниз головой, быстрым иммельманом поставил машину с «головы на ноги».
Следующий иммельман Супрун сделал замедленно, и в то время, когда самолет, летевший вверх колесами, стал переходить в обычный горизонтальный полет, его, точно брызнувшей струей, охватило тут же исчезнувшим пламенем.
Супруна осенила мысль. Он снова перевернулся на спину и, летя вниз головой, стал медленно менять наклон носа машины.
Еще раз ударило пламя, и хотя летчик-испытатель тут же перевернулся головой вверх, огонь не пропал, а, наоборот, стал распространяться, захватывая все новые части машины.
Вызвав пожар и почти догадавшись о причинах его возникновения, надо было потушить огонь, иначе причины, из-за которых загорелся самолет, исчезли бы в огне.
Снижаясь и маневрируя, летчик подставлял воздушному потоку то одну, то другую часть самолета, сильнее всего охваченную распространившимся пламенем.
Воздушная струя прижимала огонь, не давая захватывать новые части машины.
Супрун выдумывал самые различные и странные положения для самолета. Начинал одну фигуру, прерывал ее, переходил на другую, комбинировал ее с третьей.
Так он снижался, препятствуя пламени охватить всю машину.
Но окончательно погасить огонь не удавалось, и положение становилось все более серьезным. Кабина заполнилась дымом, и дышать было все труднее. Черно-красные огненные языки время от времени хлестали в лицо, заставляя отворачиваться и прятать голову в плечи.
Дело принимало дурной оборот. Надо было думать о парашюте, а воспользоваться им в то время не было смысла. То, что осталось бы невыясненным сегодня, все равно пришлось бы выяснять завтра.
Эта мысль подстегнула летчика, и он еще яростнее взялся за дело. Обдуманно швыряя машину, он частыми ударами потоков воздуха, как метлой, сметал огонь.
Языки пламени стали укорачиваться, пропадать и наконец исчезли совсем.
Супруна, когда он вылез из машины, трудно было узнать: его лицо от копоти было черным, как у негра.
— Думаю, что здесь неудачна бензосистема, — доложил летчик прибывшему на аэродром начальству.
Когда сняли капоты и осмотрели моторную установку, то диагноз летчика-испытателя полностью подтвердился.
Бензопроводка была устроена так, что когда машина зависала некоторое время вверх колесами, система переполнялась, горючее, вытекая, попадало на раскаленный мотор и воспламенялось.
Правильность диагноза Супруна подтвердилась еще и тем, что, когда устранили обнаруженный летчиком конструкторский дефект, самолет вновь обрел свой «добрый» характер.
Два «одноногих»
Машина, на которой Краснокутнев носился над летным полем, — новый скоростной истребитель, — имела, как и большинство других наших машин, две ноги шасси. И то обстоятельство, что у него в это время сиротливо торчала только одна, сильно занимало и беспокоило летчика.
Испытатель невольно вспомнил необычную машину, которую он испытывал несколько лет назад. Она была одноместной, предназначалась для воздушных гонок, и потому конструктор выполнил все так, чтобы как можно меньше деталей выступало наружу. Даже фонаря летчика, обычно возвышающегося над фюзеляжем каждого самолета, у нее не было. Но особенно оригинальным было шасси. Самолет опирался на одно небольшое, расположенное под мотором колесо. Две подпорки, расположенные по концам крыльев, поддерживали из и предохраняли от ударов о землю. В полете это своеобразное шасси убиралось, и машина развивала исключительно высокую по тем временам скорость, не имея себе равных. Управлять, однако, этим самолетом было довольно трудно. Обзор был крайне ограничен. Крыльевые подпорки при рулеже неоднократно ломались, и машина часто взлетала и садилась на одно лишь колесо. Несясь по земле, она при небольших толчках размахивала крыльями, как канатоходец руками для равновесия. Но если этот гоночный самолет был, так сказать, по рождению «одноногим», то здесь было совсем другое дело.
Зажав коленями ручку управления, летчик уже довольно долго копался в тесной для него кабине, всячески пытаясь вытолкнуть из крыла застрявшую там по неизвестным причинам вторую ногу. Стало жарко. Он выпрямился, чтобы отдохнуть.
В воздухе нередко из-за какой-нибудь мелочи происходят крупные неприятности. И если во время испытаний обнаруживается беда и на лету ее исправить нельзя, то летчик-испытатель постарается донести эту беду до земли в нетронутом виде. Здесь ее изучат, предупредят завод, и одна беда поможет избежать многих.
Самолет кружил над аэродромом. Летчик снова согнулся. И не всякий, возможно, кто был внизу, понимал, что там, в воздухе, в узкой кабине истребителя, человек упорно борется с машиной. Нога не выходила. Последние капли горючего исчезали в прожорливом горле мотора. Надо было садиться, пока крутится винт и воздух является опорой. Но как сесть? На посадочной скорости в сто пятьдесят километров не так просто это сделать. Машину на пробеге развернет и может приложить к земле с такой силой, что и щепок не соберешь. Летчик отжал ручку и низко пролетел над зеленой гладью аэродрома. Он мчался над самым краем огромного поля, подыскивая ровную площадку, в стороне от посадочной полосы, чтобы в случае аварии не загромоздить ее обломками, не мешать посадке других машин.
Многие десятки глаз напряженно провожали истребитель. Он снова набрал высоту. Внимательно и хладнокровно, как снайпер, Краснокутнев прицелился в избранное место и направил на него машину.
Он теперь слился с ней воедино, и машина, которую летчик достаточно хорошо изучил, знал все ее повадки и капризы, должна была делать все то, что было его ясной и чеканной мыслью. Еще за какое-то мгновение до того, как земля нанесла свой удар, летчик точно рассчитанным движением рулей отпарировал его. С огромной скоростью самолет ровно катился по земле на одном колесе. Это было похоже на цирковой трюк, на виртуоза-конькобежца, делающего «ласточку» на льду, но значительно сложнее и опаснее. По мере того как земля замедляла свой встречный бег и машина все меньше слушалась рулей, безопорное крыло клонилось к земле, чиркнуло по ней. Самолет медленно развернулся, как вокруг ножки циркуля, и замер.
