Никогда не вредно иметь при взлете лишний кусок аэродрома прозапас. Но когда гусеничный трактор, пыхтя и отдуваясь, волочил эту многомоторную громадину в самый дальний угол летного поля, нельзя было не улыбнуться: моська волокла слона.
Летчик Стефановский испытывал новый воздушный корабль. Корабль этот был высотой с четырехэтажный дом. Размах его плоскостей был так велик, что вдоль них можно было соревноваться по бегу на спринтерские дистанции, а хвостовое оперение по своей площади могло служить крыльями истребителю.
Четыре мощных мотора в крыльях и два спаренных над фюзеляжем придавали самолету весьма внушительный вид.
Сто человек с багажом, погрузившись на его борт, могли быть подняты на высоту Монблана и без посадки переброшены с одного края Европы на другой.
Когда эта махина с оглушительным ревом неслась по аэродрому, а потом, исчезнув в облаках поднятой пыли, вдруг возникала над лесом, невольно вспоминались фантастические романы Жюля Верна. Это был корабль огромных воздушных океанов. Но в то же время эта новинка авиационной техники имела серьезные недостатки. Ею было трудно управлять, особенно при взлете и посадке. Требовалось напряжение всех сил летчика. Помимо управления рулями и моторами, нужно было вручную сто пятьдесят раз повернуть штурвал стабилизатора, чтобы взлететь, и столько же раз, чтобы сесть. Это было утомительно и отвлекало внимание летчика в самые ответственные минуты.
Стефановский, опытный летчик-испытатель, и тот жаловался. Тогда инженеры нашли выход. Они приделали к штурвалу небольшой электромотор. Нажимая кнопки переключателя, можно было вращать штурвал в нужную сторону и, когда нужно, останавливать его.
Ранним утром проверили новшество: маленький электромотор безотказно выполнял свою работу. Все в этом убедились, и летчик, в последний раз опробовав моторы, дал полный газ.
Скорость корабля нарастала. Все быстрее убегала назад земля, но тяжелая машина не отрывалась от нее.
Стефановский слегка взял рули на себя. И это не помогло. Тогда правый летчик Нюхтиков, поймав взгляд командира, нажал кнопку переключателя. Завертелся штурвал. Гигантские колеса в последний раз примяли траву, и она стала уходить вниз. Альтиметр отсчитал первые десятки метров высоты. Пора возвратить стабилизатор на место. Нюхтиков нажимает кнопку. Нажимает раз, другой. Штурвал по- прежнему совершает свой кругооборот. Самолет медленно, но настойчиво продолжает задирать нос.
Положение становится серьезным. Если еще через несколько секунд не удастся остановить стабилизатор, положение станет критическим.
Снова и снова летчик нажимает кнопки. Моторы, напрягая тысячи своих лошадиных сил, еле поддерживают принимавший все более опасное положение корабль. Еще немного такого полета — и самолет, потеряв скорость, на мгновение повиснет в воздухе, клюнет носом и с огромной силой врежется в землю.
Двое из экипажа бросились к штурвалу. Четверо рук впиваются в хрупкий ободок. Им удается пересилить электромотор и на полоборота повернуть штурвал назад. Но мотор опять берет верх, и штурвал вырывается из рук. Корабль теряет управляемость. Еще мгновение — и он станет совсем неуправляемым.
Тут командир увидел борттехника. Полусогнувшись в одном из отсеков, тот настолько увлекся, пытаясь ухватить и выдернуть кусачками какой-то шплинт, что совершенно не замечал разыгравшейся драмы. Губы «бортача» тихо шевелились. Он то ли напевал, то ли нежно высказывался по адресу непокорного шплинта. Командирский взгляд снова прошелся по земле. Ухабистая, изрезанная канавами, усеянная, как бородавками, серыми бугорками, запятнанная грязными и тинистыми озерками, она, казалось, насторожилась, готовясь нанести смертельный удар. Летчик взглянул вверх. Его встретило перекосившееся небо, затянутое какой-то белесой пеленой, сквозь разрывы которой иногда проскальзывали злые слепящие лучи солнца.
И вдруг в голове командира мелькнула мысль. Нервным движением он несколько раз сбросил и дал газ одному из моторов. Жалобный вой мотора заставил техника обернуться. И техник увидел все. Он увидел, как командир дважды сжал и разжал ладонь, показывая, как рвут провода. Одним прыжком техник очутился у штурвала. Кусачками, как зубами, вцепился он в провода и рванул их к себе. Электромотор встал, и штурвал, вращаемый двумя парами рук, бешено завертелся в спасательную сторону. Самолет начал опускать нос. Медленно, неуклюже. Каждая секунда казалась часом…
Но вот синеватая линия горизонта отделяет небо от земли. И вздох облегчения вырывается у людей, находившихся в воздухе и стоявших внизу. Экипаж и корабль спасены. Летчик ведет машину на посадку. Он делает разворот. Родная земля пышным зеленым ковром кружится ему навстречу. По синему, как на картинках, небу тихо плывут небольшие облачка. Круглыми зеркалами живописно раскинулись озера, на золотом прибрежном песке видны обнаженные тела. И тут летчику кажется, что ему очень жарко.
«Как хорошо бы, — думает он, — раздеться сейчас и, немного постояв на свежем ветерке, бултыхнуться в воду вон с того бугорка…»
Степан Супрун принимает решение
Дед Степана, Михаил Супрун, занимался крестьянством, столярничал, но средств на жизнь не хватало, и семья жила впроголодь. А семья у деда была большая: семеро детей. Дети, подрастая, один за другим уходили батрачить. Поэтому и отец Степана, Павел Супрун, с малых лет начал трудовую жизнь.
Тринадцати лет он нанялся к немцу-помещику Лоренцу, чья «экономия» находилась поблизости от родного села Речки, в тридцати верстах севернее украинского города Сумы. За семь лет тяжелого труда в «экономии» Павел Супрун выполнял разную работу. Был погонщиком волов, потом подручным у слесарей, а когда хозяин выписал из-за границы два паровых плуга, Павла приставили к ним. Тогдашние тракторы имели много изъянов и часто останавливались посреди поля. Немцы-надсмотрщики бесновались, бранью и штрафами, а нередко и кулаками вымещали злобу на батраках. Украинские хлопцы тоже не оставались в долгу: жгли в отместку помещичьи хлеба, а подручных Лоренца не раз находили связанными и избитыми. Молва приписывала Павлу участие в этих делах, которые и в самом деле не обходились без него. Супруны спокон веку были честными тружениками и никогда не прощали обид и насилия. Помещик Лоренц жаловался уряднику, называл молодого Супруна баламутом и поджигателем и все чаще грозился отправить Павла в Сибирь. Работать у немца стало невтерпеж. Павел Супрун взял расчет и нанялся к помещику Харитоненко, в том же Сумском уезде.
Но, как говорится, «хрен редьки не слаще». «Свой» помещик также выжимал все силы из батраков, заставляя их за гроши трудиться от зари и до зари. Шли годы, и Павел Супрун, который обзавелся семьей, имел троих детей и не знал, как их прокормить, все чаще задумывался, ища выход из своей беспросветной жизни. Таких, как он, было в то время немало. Некоторые из них покидали родину и в поисках лучшей жизни уезжали за океан, в Америку. Павел Супрун, начитавшись заморских писем земляков, скопил деньги на проезд в третьем классе, уложил в мешок хлеб, чеснок и сало, простился с семьей и отправился в Канаду, надеясь там устроить для своей семьи более сносную жизнь. Это было в 1911 году. В те времена в Канаде нехватало рабочей силы, и труд оплачивался там значительно выше, чем в других странах. Зато уж и эксплуатация была тоже немалой. К тому же Супрун не знал языка и работать по своей слесарской специальности не мог. Два года он работал чернорабочим в разных местах, учился английскому языку в вечерней школе и, отказывая себе в самом насущном, откладывал цент к центу, доллар к доллару. Когда у него скопилось несколько полсотенных бумажек, он отнес их в пароходное агентство, купил «шифскарту» и отправил ее жене.
В 1913 году Прасковья Осиповна вместе со всеми детьми, сыновьями Гришей, Степой и Федей, пустилась в далекий путь, в загадочную и неведомую ей Америку. До этой поездки она никогда не отдалялась от родного села Речки больше чем на десять верст. Не без страха вступила семья Супруна на американскую землю. Их окружила шумная толпа. Гриша и Федя, вцепившись в юбку матери, испуганно озирались по сторонам. Один лишь шестилетний Степа смело сделал несколько шагов вперед и, вытянув
