холодное молчание среди восторженных воплей толпы и угрожающих криков офицеров. Затем орущие горожане бросились на штурм, и баррикада мгновенно была сметена. Капитан и младшие офицеры с криком исчезли в волнах людского моря, и мятежники по проспекту Конституции мимо садов Нириенны выплеснулись на проспект Республики, подступив к резиденции.
Ворота стояли распахнутыми настежь, чтобы впустить отставших беженцев. Последние фози въезжали во двор между двумя шеренгами вооруженной охраны. Солдаты стояли, как статуи, омытые багровым сиянием облаков, собравшихся над их головами. Когда толпа мятежников с ревом покатилась по проспекту, статуи обрели жизнь. По приказу офицера они открыли огонь. Надвигающаяся волна хаоса замедлила движение, но не остановилась. Вооруженные мушкетами, карабинами и пистолетами мятежники ответили беспорядочными выстрелами. Несколько солдат упали, но оборона не дрогнула.
Только после того, как последний из перепуганных жителей скрылся за воротами, был дан приказ отступать, но слишком поздно, потому что прилив докатился до подножия стен и поглотил солдат, а ворота резиденции захлопнулись.
Грохот закрывшихся створок перекрыл рев толпы, выстрелы и подобно грому звучащий с вышины гонг. Солдаты, оказавшиеся в ловушке на проспекте Республики, прожили недолго. Затем зулайсанцы повернули назад, на помощь своим собратьям у Сумеречных Врат, на улице Севань и у Арки Равенства. Баррикады, атакованные с тыла, были захвачены без труда. Горожане ворвались в Малый Ширин, и, почти не задерживаясь для грабежа, потекли по улицам прямо к резиденции.
Тяжелые ворота оказались заперты и наделено забаррикадированы. Толпа разбилась об эту преграду, а вооруженные бунтовщики осыпали толстые доски бессильными мушкетными пулями. В ответ заговорили пушки, и толпа подалась назад.
Позже, под предводительством более благоразумных и хладнокровных горожан, мятежники заняли соседние здания и устроили в них огневые позиции. Задолго до того, как восходящее солнце превратило яростное сияние облаков в тлеющую на просветлевшем небе тусклую дымку, резиденция оказалась в осаде.
11
— Второй секретарь Шивокс в этом году побывал в Ширине, — громко сообщила собравшимся за столом Цизетта в'Эрист. — Проехал по всему Поясу, слушал в опере самого Гвидесерчио, певшего в «Несчастном Улоре», посетил национальный театр и обедал в Незхилле.
Присутствующие изобразили на лицах подобающее восхищение.
— И еще он осмотрел Академию Живописи, — продолжала просвещать общество Цизетта, — и сшил костюм у портного с улицы Риквенуар.
— Ах, Ширин! — вздохнула Тиффтиф во Чаумелль. — Искусство, культура… изысканность!
Цивилизация! — подытожил Ниен во Чаумелль.
Квисс в'Икве и его жена старательно закивали головами.
Ренилл тем временем вплотную занялся супом из кролика со спаржей. Они всемером занимали один из маленьких столиков столовой для персонала резиденции. Обедали в три смены, и притом в зале не оставалось ни одного свободного места. Резиденция была забита до отказа. Питание было простым и скудным, так что дальновидным счастливчикам, которые захватили с собой консервы или иные припасы, горячо завидовали. Дядюшка Ниен и Тиффтиф оказались, надо отдать им должное, среди дальновидных.
— Как тяжело должно быть светскому человеку существование в такой дыре, как ЗуЛайса, — сладкий голосок Цизетты прорезал гул застольной болтовни. — Какое это испытание для того, кто повидал мир. Даже я, глупая провинциалочка, способна оценить это. Второй секретарь Шивокс, вы настоящий патриот!
Она восхваляла Шивокса в течение всего обеда, и не без успеха, судя по благодарности в глазах второго секретаря. Всего год назад разыгрывающийся на его глазах спектакль разозлил бы Ренилла. Несомненно, на то и рассчитывала Цизетта. Но нынче вечером он смотрел на происходящее с холодной веселостью, переходящей в скуку. Его утомляло ее показное воодушевление, жесты, улыбки и ужимки. Бело-розовое личико с ямочками на щеках уплывало куда-то, а на его месте вставало другое, тонко выточенное лицо с кожей цвета слоновой кости. Джатонди. Она далеко от ЗуЛайсы, в безопасности во дворце УудПрай. За это время она, надо надеяться, помирилась со своей наводящей страх матушкой, и все беды, которые он навлек на девушку, закончились.
А если нет? Гочалла была в бешенстве. Способна ли она наказать дочь, повредить ей? Приказать избить плетью, морить голодом, выгнать на улицу без гроша в кармане?
Недостойная мысль. Хотел бы он видеть ее сейчас здесь, в резиденции? В такое время лучше ей оставаться во дворце. А гнев гочаллы? Ну, старушка в конце концов успокоится. Покричит, погрозится, но никогда не дойдет до того чтобы причинить вред Джатонди. Сколько она ни шумит, а в глубине души, — может, сама того не желая — все-таки любит дочь.
Джатонди в безопасности и здорова — хотелось бы так думать, но это, вероятно, никогда не удастся проверить. Если ЗуЛайса по-настоящему восстанет, остается надеяться только на сомнительную верность Второго Кандерулезского пехотного полка. Несомненно, на некоторые подразделения можно положиться как на каменную стену, но далеко не на все. Сама резиденция какое-то время выдержит осаду. Но не до бесконечности, тем более, что нашествие беженцев с плантаций с чадами и домочадцами быстро истощает запасы провизии.
Сколько они смогут продержаться против всей ЗуЛайсы? Успеют ли посланцы, которых во Трунир расположил в окрестностях города с приказом при первых признаках бунта мчаться в Бхишуул, где стоит Восемнадцатая авескийская дивизия? До Бхишуула больше ста миль, а сельское население тоже может взяться за оружие, если крестьяне и рабочие на плантациях последуют примеру своих городских братьев. Так что вспомогательному отряду Восемнадцатой дивизии, возможно, придется пробиваться к ЗуЛайсе с боями. Когда же они сумеют добраться до резиденции?
Что, если помощь опоздает или не придет вовсе?
Нет, спасибо всем силам космоса, что Джатонди нет в резиденции!
