Аона.
Смелое допущение.
Надо идти в УудПрай. Там он сможет получить новые сведения, не говоря уж об укрытии, если только они согласятся помочь.
Еще одно необоснованное допущение.
Однако выбора нет. Дворец стоит у подножия холмов в двенадцати милях к северу от ЗуЛайсы. Здоровый, он бы прошел это расстояние часа за три. Но теперь…
Неважно. Если выйти сейчас же, пока солнце не встало, как-нибудь он доберется.
Ренилл шагнул на мостовую. Шорох крыльев предупредил его, и он вскинул голову. Маленькая тень скользнула над головой. Рениллу послышалось шипение. Из подворотни прямо напротив показалась фигура в капюшоне. Ее Ренилл прежде не замечал.
Непонятно, увидели ли его жрецы.
Он направился к Сумеречным Вратам. Небо на востоке начинало светлеть. Улицы за воротами оживали, скоро они заполнятся деловитой толпой. Стоит выбраться из Малого Ширина, и он легко затеряется в сутолоке. Избавившись от преследования, можно будет спокойно отправляться к холмам и дворцу у их подножия.
Кожу между лопаток покалывало. Торопливо оглянувшись, Ренилл успел заметить, что за ним движутся трое вивури: бесформенные темные фигуры, почти не напоминающие людей. Как видно, его узнали, и присутствие многочисленных свидетелей им не помеха. Отбросив притворство, Ренилл поглубже вдохнул и бросился к воротам.
Поднялось солнце, позолотило башни дворца УудПрай. Если смотреть издалека, с пыльной равнины под холмами, дворец казался нетронутым временем. По-прежнему совершенна его мягкая сложная соразмерность; как всегда, ослепительны беломраморные стены; ярко блестит лиловая черепица большого купола. Только вблизи заметны следы разрушения: трещины на фасаде, обломанная лепнина, дыры в крыше, рухнувшие шпили и балконы.
Внутри дворца ветхость сильно бросалась в глаза. Сырость, проникнув в его стены, поселилась там и давно покрыла плесенью гобелены и фрески, заставила потускнеть мозаичные стены, росписи и позолоту. В сырости привольно разрастались грибы, насытив воздух густым запахом, черви точили дерево, плодились жучки и мошки, приманивая в древние залы ящериц и летучих мышей. Повсюду лежала грязь и кое-что похуже грязи, и поделать с этим ничего было нельзя, потому что огромный дворец требовал заботы бесчисленных слуг и рабов, а из множества служителей давно остался лишь один.
Среди этой гниющей роскоши только два помещения оставались чистыми и свежими. Одно из них — малую часть покоев, некогда служивших жилищем правителей Кандерула и их свиты — теперь занимала гочалла Ксандунисса. Второе — спальня, с ванной и крошечной гостиной, служившей прежде платяным чуланом, — принадлежало гочанне Джатонди.
С первыми лучами рассвета из больших покоев в малые явился посланец. Через два часа Джатонди стояла перед дверями в покои матери. Поскольку вызов был официальным, она оделась в лучшее, вышитое серебром платье из серого с лиловым отливом шелка. Даже самый острый глаз с трудом сумел бы различить на нем следы долгого ношения. Густые и кудрявые волосы воронова крыла были приглажены и стянуты в затейливую прическу. Дешевое ожерелье из серебра с аметистами завершало наряд.
Перед дверью девушка немного помедлила, прежде чем решилась постучать. Открыли без промедления. Последний слуга, заменивший пышную когда-то свиту, встретил ее молчаливым поклоном. Молчание было привычным: великан Паро — самый огромный и сильный человек во всем Кандеруле, а быть может, и во всей Авескии — был немым с младенчества. Его обязанности, число которых возрастало с каждым днем, были разнообразны и утомительны. Немало богачей готовы, были щедро платить такому слуге, но Паро никогда не помышлял сменить место службы, ибо был рабом, по закону и обычаю принадлежащим своей нынешней госпоже — гочалле Кандерула. То обстоятельство, что вонарское правительство уже несколько десятилетий как отменило рабство, относилось ко множеству фактов современной жизни, которые гочалла предпочитала не замечать. По-видимому, и Паро не спешил воспользоваться дарованной законом свободой, если только знал о ней. Никто не мог сказать, что известно, а что неизвестно Паро.
Великан провел девушку налево, в комнату для аудиенций гочаллы, и Джатонди неслышно вздохнула. Прием в торжественной обстановке означал важное дело. Она догадывалась, о чем пойдет речь, и догадка ее не радовала.
На пороге Джатонди, как того требовал обычай, простерлась ниц. Мозаичный мраморный пол, которого она коснулась лбом, был довольно чист, но многих плиток не хватало.
— Встань, гочанна, — приказала Ксандунисса.
Джатонди легко поднялась на ноги. Ее мать восседала на троне, украшенном изумительной резьбой по слоновой кости. Трон стоял на невысоком золотом помосте. Над помостом нависал балдахин из золотой парчи, некогда великолепной, но теперь сильно потускневшей. Ксандунисса была одета во все черное, что совсем не шло ей, подчеркивая вялость стареющей кожи. На шее, в ушах и на запястьях сверкали огромные, густо окрашенные рубины — драгоценное наследство рода, за которое легко можно было купить отличный дом со всей обстановкой где угодно в Авескии — да и за ее пределами, если на то пошло. Но обладательнице этого богатства просто не могла прийти в голову мысль о том, чтобы обменять фамильные сокровища на наличные.
Ксандунисса щелкнула пальцами, и Паро удалился к стене, чтобы от роли привратника перейти к роли опахальщика-нибхоя. Над головами закачались золоченые веера.
Последовал обмен ритуальными приветствиями. Джатонди, стараясь скрыть нетерпение, выговаривала затейливые фразы. В душе она в десятитысячный раз дивилась, отчего мать так привержена этим древним придворным ритуалам. Может быть, это как-то возмещало ей отсутствие самого двора?
