Повторяю!
1. Во что бы то ни стало помешать похищению саркофага, грозящему непредвиденными осложнениями. В этом случае, по прогнозам наших экспертов реакционные круги в России воспользуются этим как предлогом для своих реваншистких замыслов.
2. Это не только моя личная просьба Первого, это лично моя просьба, и к ней, я думаю, присоединятся все наши трудящиеся.
3. Для правительственных заданий не существует сроков давности. Делайте то, что вам сказано, иначе, будете объявлены вражеским шпионом!
Кальтенбруннер.'
- Кальтенбруннер? А ты говорил, что это мифическая личность. Вот же он! Существует! - порадовался этому сообщению Айсман.
'Штирлиц - Кальтенбруннеру.
Вот мои условия:
1. Никогда не присылать ко мне в ШРУ Фининспектора.
2. Написать на меня дарственную на сотрудника ГКЧБ Мартина Бормана (одна штука).
3. Захоронить меня как национального героя в Кремлевской стене.
Штирлиц.'
Факс надолго заткнулся и Штирлиц, ожидая ответа, заснул. Проснувшись он подумал, что молчание есть знак согласия, но тут пришел новый факс.
'Алекс - Юстасу.
1. По поводу фининспектора согласны.
2. Никакого отношения к ГКЧБ не имеем. Бормана можешь забирать себе со всеми потрохами. Раз есть я, нам он не нужен.
3. Последний вопрос надо еще обсудить.
Алекс.'
- Отлично! - порадовался Штирлиц. - Завтра съездим к Борману, я вставлю ему капсулу именно туда, куда ты, Айсман, думаешь!
Неожиданно снова заработал факс.
'Алекс - Юстасу.
Вспомните подземную лабораторию под странным названием и капсулу, которая вживлена в ваше старческое тело. У меня в руках есть пульт с красной кнопкой, настроение у меня неважное.
Так что лучше всего забудьте о предыдущих указаниях.
Алекс.'
'Юстас - Алексу.
Ничего не понял!
Юстас.'
'Алекс - Юстасу.
Предыдущие указания Алекса считать недействительными.
Настоящий Алекс.'
- Однофамильцы, что ли? - задумался Штирлиц. - Слушай, Мюллер, что происходит? Кажется, мне дают указания совершенно разные ведомства?
- Ты что, газеты не читаешь? В стране Двоевластие!
- И кого слушаться?
- А кого хочешь! - ответил Мюллер. - Я бы на твоем месте радел бы за свои карманы, как все сейчас делают.
Штирлиц отринул это предложение, как недостойное.
- Я старый коммунист. Меня еще из партии никто не исключал! Так что я буду следовать зову своего сердца. Отдать им Ильича, значит, уронить свое лицо!
- Не понял? - заметил Мюллер.
- Это значит, упасть мордой в грязь, фэйсом об тейбл!
- А-а...
Мюллер достал из клетки большого и красивого попугая. Потеряв своего негра Саида, который оказался вражеским шпионом, Мюллер сильно переживал, пока не купил на рынке этого попугая.
- Эдуард, птичка, любишь папу Мюллера?
- Дур-рак! - отвечала сообразительная птица.
- Видал? - похвалился Мюллер. - Этому попугаю уже лет двести, это точно. Так что слушай, что он тебе говорит!
- Это ты к чему? - ощетинился Штирлиц.
- Плюнь ты на этого Ильича, отдохни, съезди лучше с профессором Плейшнером покататься на лыжах.
- Некогда отдыхать! Пойдем Айсман!
- То же мне, 'Чип и Дейл спешат на помощь'! - саркастически бросил Мюллер, выпуская из рук попугая. - Как был ты Штирлиц утопистом, так и остался.
- Пофигистом, - поправил Штирлиц.
- Ладно, не хочешь слушать мои советы, не надо. И закрой за собой дверь! - попросил Мюллер.
Штирлиц встал, строевым шагом вышел из кабинета и, хлопнув в серцах дверью, задавил попугая.
- Долетался, порхатый? - констатировал он это происшествие и заспешил к лифту, чтобы не слышать заунывный плач Мюллера.
ГЛАВА 22
КОЛЫБЕЛЬ РЕВОЛЮЦИИ
У Мавзолея, куда не было очереди уже два года, стояла толпа иракских туристов. Иракцы шумно разговарили и спорили, но о чем неизвестно.
Штирлиц подошел к закоченевшим на осеннем ветру часовым и внимательно вгляделся в чистые и невинные лица. Разведчик помахал перед носом одного рукой, но часовой даже не шевельнулся.
'Столбняк', - определил Штирлиц.
К нему подбежал торопливый репортер с микрофоном.
- Скажите, вы за то, чтобы Ленина похоронили или чтобы оставили в Мавзолее?
Писак Штирлиц не любил. Говоришь одно, а пишут другое, кому это понравится?
Штирлиц настороженно посмотрел на репортера.
- Ну так как? - не успокаивался репортер.
- Я очень уважаю пролетарского вождя Ленина, - ответил Штирлиц. - Тело и имя Ленина будут жить вечно!
- Так теперь -то уже нет пролетариата, - заметил репортер.
- Я - пролетариат, - веско возразил Штирлиц и, не оглядываясь, пошел в ШРУ.
Штирлиц любил Ленина. А вот Сталина не любил. Тот всегда щурился как-то неприязненно, да и задания давал такие, что хрен выполнишь.
А к Ильичу Штирлиц относился с большим уважением, хотя и плохо его помнил. У него в жизни была только одна встреча, в 1917 году, когда они с отцом пошли в Смольный, по словам отца, 'Колыбель Революции'.
Они подошли к Смольному и встретили Ильича возле самых дверей. Перед ним встал часовой - детина с деревенским лицом и направил на него винтовку со штык-ножом.
- Что вам, товагищ? - поинтересовался Ильич, закидывая руки за спину и там пожимая их, успокаиваясь.
- Не контра ли? - поинтересовался часовой, подслеповато разглядывая Ильича.
- Да вы что, товарищ, это же - Владимир Ильич Ленин! - сказал подошедший Дзержинский. - Это просто возмутительно, не узнавать Ильича! И когда только это кончится?
- Ленин? - радостно переспросил часовой и повторил: - Ленин...
- Что, товарищ, плохо видно? - поинтересовался у него Ильич.
- Да вот, зрение положил на буржуинов, теперь плохо могу разглядеть... - виновато ответил часовой. - А потом на фронте контузия была...
Часовой дернул плечом и шмыгнул носом.
- А как же вы контру-то отличили бы? - хохотнул Ильич, видимо, увлекаясь разговором с солдатом.
- По запаху, - важно ответил часовой. - От контры-то, в основном шампанским несет, что они для храбрости принимают, а от наших - самогонкой!
- Смекалист! - засмеялся вождь пролетариата и запанибратски обнял часового за шею. - Ничего, браток, и мы с тобой шампанского выпьем...
- А когда?
- А когда всех буржуев постреляем, тогда и выпьем, - ответил Ильич, теперь уже пожимая мужицкую руку. - До свидания, товагищ, нам пора по делам революционной важности.
- До свидания, товарищ Ленин...
