доходы. Вел книгу аккуратно, не допуская никаких помарок и исправлений. Каждый месяц в книге появлялась отметка финансового инспектора. Заглядывали в нее не только сотрудники налогового ведомства. Книга интересовала и работников милиции. Но у Капустина были и другие гроссбухи, о которых знали только он да Лукерья. Они хранились в тайнике, оборудованном в буфетной. В них отражались операции по незаконной продаже золота, драгоценностей, дефицитных лекарств, наркотиков. Если бы сотрудники милиции смогли заглянуть в нее и расшифровать внесенные туда записи, то они бы встретились со многими из тех лиц, которых тщетно разыскивали.
Но уездная милиция только набиралась опыта борьбы с уголовщиной. Не до всего доходили руки. Однако преступный мир уже чувствовал ее влияние. Меньше стало появляться в уезде заезжих гастролеров, распадались местные шайки. Евстигней, связанный крепкими узами с уголовными элементами, чувствовал, что не сегодня-завтра наступит его конец. Поэтому стремился любыми средствами увеличить свой капитал, с которым хотел удрать куда-нибудь подальше.
Шубин вернулся в гостиницу под хмельком.
— Ну-с, дядя, я готов к исполнению своих обязанностей.
Капустин посмотрел на него сквозь очки.
— У нас на работе не принято выпивать.
— Так я ж немного.
— Нисколько. На первый раз прощаю, в следующий раз явишься под мухой — выгоню.
— Понятно, — осклабился парень. — Что делать сейчас мне?
— Иди помогай официантам. Потом станешь в дверях.
Насвистывая, парень пошел от Капустина.
— Постой! — крикнул ему Евстигней. — Возьми у кастелянши пиджак и ботинки, потом высчитаю с тебя.
В семь часов, когда в ресторанчик стали собираться завсегдатаи, Капустин появился в зале, считавшемся парадным. Здесь играл оркестр. Сейчас музыканты только рассаживались, настраивали инструменты.
Хлопали пробки, звенели стаканы.
Евстигней любил такие обходы, они льстили его честолюбию. Капустина приветствовали, приглашали к столикам. Но он делал серьезный вид и важно отказывался.
Подозвав старшего по залу, Евстигней сказал ему:
— Шпану сегодня не пускать. Будут почетные гости.
— Кого-с ожидаете, Евстигней Васильевич? — наклонив голову с пробором, почтительно спросил тот.
— Членов губернской железнодорожной комиссии. Из исполкома просили, чтоб все было как следует.
— Будет исполнено.
— И еще. Я нанял нового швейцара, вместо Сидоренко, который лежит в больнице. Проследи, как работает, и доложи.
— Слушаюсь.
Поулыбавшись посетителям, поприветствовав ручкой знакомых, Капустин прошел затем во второй зал, где имелись задрапированные кабины для конфиденциальных и интимных встреч. Здесь между нэпманами велись деловые разговоры, заключались сделки. В зале царил полумрак. За столиками тихо разговаривали. Вдруг хозяина «Парижа» окликнули.
— Пройдите, Евстигней Васильевич, к нам… Вот сюда, сюда.
Из-за портьеры боковой кабины выглядывал усатый толстомордый мужчина. Евстигней вошел. За столом сидели двое. Их Капустин видел у себя впервые.
— Садитесь, хозяин, — пригласил его невысокий, плечистый, могучего телосложения мужчина с маленькими глазками.
— Не могу, дорогие граждане, — Евстигней скрестил на груди руки, — на работе не пью.
— А нам вот можно, — засмеялся сидевший напротив усатый. — Ну, рюмочку, Евстигней Васильевич.
— Ладно, — остановил его плечистый, — тебе, хозяин, привет от Волкодава.
В глазах у Капустина потемнело, сердце куда-то провалилось.
— От Волкодава? — с трудом переспросил он.
— Ну да, — подтвердил усатый. — Будто не знаешь?
— А он что — освободился?
— Как же, освободят. Ушел… Сам.
С Волкодавом Евстигнея судьба свела в начале 1920 года в губернском городе через несколько месяцев после его освобождения от колчаковцев. Капустина задержали за спекуляцию. В то время за нее полагалось суровое наказание, вплоть до расстрела.
В камере Евстигней познакомился с Луковиным. Бывший царский офицер, он после октября 1917 года подался к анархистам. Потом от них сбежал к белым, участвовал в карательных экспедициях, грабил и убивал мирных жителей. А когда наступил крах Колчака, ушел и от него. Организовал банду, совершал налеты. Во время одной из облав в городе Луковина задержали. Однако его не опознали, и он сидел в ожидании допроса.
Лукерья почти каждый день приносила Капустину передачи. Опытный Евстигней охотно делился снедью со своими соседями по камере.
— Добрая у тебя душа, Капустин, — говорил ему Луковин, — да вытряхнут ее из тебя.
— Как вытряхнут?
— А вот так: придет день, когда поведет тебя дядя с винтовкой, поставит к стенке и — бабах.
— Что же делать?
— Бежать надо.
— Как?
— Я придумал. Только никому ни слова, тут все мелкая шпана, продадут сразу. Ты накажи своей Лукерье, чтобы самогону принесла.
— Не пропустят.
— Пусть взятку даст дежурному. Там есть один толстомордый, видно, падок на подачки. Перед самой прогулкой мы угостим шпану, во дворе подымем шум. Только это надо сделать вблизи сарая, где дрова хранятся. Там легко вскочить на стену. А за ней, брат, — улица.
— Убьют, Демьян Прокопьевич, — с сомнением сказал Капустин.
— Конечно, могут, — согласился Луковин. — А как же иначе, Евстигней? Но и здесь тоже голову оторвут.
— Ладно, сделаю, как советуешь…
На прогулке между шпаной возникли счеты, началась драка. К ним бросились милиционеры. Воспользовавшись суматохой, Луковин и Евстигней юркнули за сарай. Через несколько минут они уже были за стеной. Капустин привел Луковина к своему дружку. Там они переоделись, отдохнули.
— Айда со мной, — пригласил Луковин Евстигнея.
— Это куда же?
— Гулять на вольную волюшку, глухарей стрелять.
— Нет, — отрицательно покачал головой Капустин. — Это не по мне. Лучше по зернышку клевать.
— Что ж, ладно, клюй свои зернышки. Но только помни: мы теперь с тобой неразлучные товарищи и обязаны помогать друг другу. Услышишь что о Волкодаве — это буду я. Такая у меня кличка…
С тех пор не видел Евстигней Луковина. Слышал, что тот орудовал в уездах губернии, потом пропал. Евстигней сам был вынужден исчезнуть из губернского города и обосноваться в глуши. И вот теперь снова Волкодав.
Сдержав себя, Капустин спросил усатого:
