— Я понял передачу, — вставил Огнянов. — «Стол примыкает к радиатору… Стол примыкает к радиатору».
— Это я передал из квартиры Абаджиевых, — усмехнулся лейтенант.
— Так я и думал, — ответил подполковник.
— А как были слышны другие две передачи, из квартиры Карагезовых? — спросил Косев.
— Первая передача слышна была глухо, звук тупой, неясно проходил по трубе.
— А вторая?
— Ее мы тоже уловили, но и она была плохо слышна.
— На столе молодого Карагезова стоял телеграфный ключ. Первую передачу провел я, а вторую — он.
Огнянов задумался.
— В конце концов, — проронил он, — мы вертимся в замкнутом кругу двух квартир. Одинаково возможно, что воскресная передача велась с первого или с третьего этажа.
— Да, но она не могла одновременно вестись из обеих квартир, а только из одной из них. Из какой же? — хозяин вскочил и зашагал по комнате.
— Да, из одной из двух. Это необходимо установить, — подтвердил Огнянов, вынув блокнот, — И ты поможешь нам разгадать эту загадку.
— Как я? — удивился Казак.
— Да, да, ты поможешь. И, может быть, это будет совсем не трудно. Передача велась в прошлое воскресенье около 11 часов вечера. Нельзя ли выяснить, кто из жильцов этих двух квартир был в то время дома?
— Не легче ли будет установить, кто из них в это время не был дома?
— Правильно, Казак! — хлопнул ладонью по столу довольный сотрудник.
— Чего же именно ты хочешь от меня?
— Уточнить, кого из членов этих двух семей в воскресенье вечером не было дома.
Казак подумал.
— Расспрошу женщин! — сказал он, вышел из комнаты и через четверть часа вернулся веселый.
— Разлюбезное дело! Все выяснено благодаря женщинам.
— Ну говори.
— Исключи первый этаж!
— Ты уж очень категоричен.
— Я забыл тебе сказать, что мы с женой в воскресенье до полуночи сидели у Карагезовых. Поджидали детей. Моя старшая дочь, молодой Карагезов и еще две соседки были на экскурсии. Мы ожидали их возвращения.
— А другой брат, музыкант?
— И тот вернулся в полночь.
— Ну а третий этаж?
Усмешка на лице Казака исчезла.
— Кажется, и их надо исключить.
— Почему?
— Старики были в Тырнове, вернулись поздно ночью. А сын ездил в Тревну, к своей невесте. Уехал в субботу, вернулся в понедельник.
— То же самое поворот и его мать, — вмешался Лейтенант Косев.
Подполковник глубоко задумался, опустив голову. Через несколько минут он выпрямился, лицо его повеселело.
Итак, в прошлое воскресенье там, на третьем этаже, никого из жильцов не было. Но это еще не значит, что передача не шла оттуда. Однако, кто же передавал?
Огнянов и Косев вышли. Подполковник направился к себе в управление, а Косев опять пошел вверх по лестнице.
Огнянов мог бы предоставить Косеву самостоятельно проверить, из какой квартиры велась передача. Но он не случайно отправился вместе с лейтенантом.
Подполковник был суровый, редко улыбающийся человек. Никто бы не поверил, что он пришел просто полюбоваться на работу юного лейтенанта. А между тем, это было так. Ему нравилась сообразительности и находчивость молодого разведчика. Кроме того, он хотел представить себе, что выйдет из Косева в дальнейшем, когда пройдут годы, и сам он, Огнянов, уже не будет занимать свой пост.
Будет ли у Косева, думал он, достаточно душевных сил, чтобы все так же сидеть в часы отдыха на скамейке в соседнем сквере, с газетой в руках, и печься на солнышке, жмурясь от удовольствия? Не потухнут ли светлые огоньки в его глазах, не станет ли он таким же суровым и замкнутым, как его теперешний начальник?
Размышляя об этом, Огнянов сам себе задавал вопросы:
— Если бы служба не принуждала меня постоянно быть на боевом посту, хватило бы у меня сил целыми сутками просиживать в этом кабинете?
И, широко усмехнувшись, возражал себе:
— А, в сущности, разве кто-нибудь мне приказывал работать вдвое против положенного?
Он сознавал, что нетерпение, снедающее его нетерпение, побуждающее не отрываться от работы, основано на чувстве ненависти к врагу, и испытывал самого себя:
— Да, ненависть, постоянное чувство ненависти, а для чувства любви так и не остается места?
И тут возникали новые вопросы:
— А этот прекрасный мост через Марицу, который мог ко всем чертям взлететь на воздух? Ведь я мог бы часами стоять и любоваться его красотой.
Даже наедине с собой он не желал вспоминать, что некогда мечтал стать архитектором.
— Ну что ж, жизнь сложилась так, что мне не пришлось строить… Так будем же охранять спокойствие тех, кто строит прекрасное будущее.
В такие минуты, когда хотелось подвести итог пройденного жизненного пути, Огнянов испытывал и сожаление и гордость.
— Да, я лишился права создавать, творить, но много ли таких, как я, кто в полной мере чувствует натиск черной вражеской силы? Я лишился многого, но узнал счастье всем сердцем противостоять натиску злых ветров.
И оттого… Молодежь… Он представил себе Косева с его веселыми, блестящими глазами, Везнева с его уверенной, опытной манерой работы, Лечева с его острым, аналитическим умом… Все они должны и у него кое-чему поучиться.
Огнянов не догадывался, что они заимствуют у него гораздо больше того, что он прямо внушает им своими приказами, своим разборам и анализом задач. Они, кроме всего этого, учатся у него терпению и сосредоточенности. А прежде всего учатся у него, как надо любить и как надо ненавидеть.
Косев постучал, отворил двери и пропустил перед собой своего спутника. В кабинет подполковника Огнянова вошел человек среднего роста с отвислыми щеками и большим животом. Его лицо и самая его походка выражали смущение и страх. Он недоверчиво поглядел на Огнянова, сидевшего за столом.
— Инженер Абаджиев! — представил его лейтенант.
— Присаживайтесь! — подполковник указал рукой на кресло.
Инженер сел робко, не спуская глаз с подполковника. Его бросало в жар, сердце сильно билось.
— Вы инженер Генчо Абаджиев, неправда ли?
— Да.
— Где вы работаете?
— В трудовой производственной артели «Победа».
— Мы часа два назад искали вас дома.
— Да, мне сообщили.
— Может быть, вы знаете что-нибудь об инциденте, происшедшем перед вашим домом в ночь на прошлое воскресенье?
