купаться. Купанье это ознаменовалось одним веселым событием, которое надолго запечатлелось в летописи жизни колонии.
С утра в колонию приехали разные гости. Среди них была старинная приятельница Лидии Мариановны — Олимпиада Ивановна Зеленина (жена известного врача — профессора сердеч-ника Зеленина, который был с ней в разводе и имел уже в то время другую семью). Как и Лидия Мариановна, Олимпиада Ивановна была теософка. С ней приехал ее сын Женя. Это был круп-ный высоки мальчик в очках, который к своим 16 годам успел вырасти до размеров взрослого мужчины. Веселый, простой, чуть- чуть в чем-то нелепый, от с первой же минуты своего появления завоевал всеобщую симпатию.
У наших мальчиков на пруду имелся плот, который °ни сами смастерили и с которым много возились. Во время купания они предложили Жене Зеленину покататься на плоту. Он взгромоз-дился на него одетым, вероятно, сделав это недостаточно ловко. Этот плот не выдержал тяжести большого неуклюжего парня и погрузился в воду. На Жене надета была тонкая суконная тужурка и такие же брюки-галифе полувоенного типа. Весь его костюм промок до нитки.
Мы все, вместе с гостями, сидели на лужайке за празднично накрытыми столами, когда из-за холмика, скрывавшего от наших глаз пруд, появилась процессия мальчиков, ведших мокрого Женю. Все они громко смеялись, наперебой рассказывая нам о том, что случилось на пруду. Сам Женя смеялся громче всех (привычка подтрунивать над самим собой и смеяться над собственны-ми слабостями и неудачами, которая обнаружилась в тот день, до старости осталась одним из характерных и очень привлекательных свойств Жени Зеленина).
Мальчики удалились в дом, чтобы переодеть Женю, и там пропали. Их долго ждали с обедом, наконец, они появились. Их явление было встречено громким взрывом долго не смолкавшего веселья. Оказалось, что во всей колонии не нашлось одежды, по размерам подходившей Жене. После тщетных поисков и неудачных примерок Женя стащил с себя тужурку и натянул ее вместо брюк, просунув ноги в рукава, а вместо куртки накинул на плечи халат Лидии Мариановны. В таком виде он и пришел к столу. Ему пришлось щеголять в этом наряде довольно долгое время и после обеда, так как его толстые брюки не могли скоро просохнуть. После этого праздника Женя остался в колонии и сразу вошел в коллектив, заняв в нем свое прочное место.
В колонию на протяжении всех лет ее существования приезжало много интересных людей. Некоторые из них были постоянными, верными ее друзьями и воспринимались нами и как полноправные члены колонии.
Самым верным и самым желанно-любимым другом с первых дней стала Анна Соломоновна Шлепянова — чудесный, яркий и оригинальный человек, оставивший в моей душе неизглади-мый след и чувство величайшего уважения, любви и признательности. Анна Соломоновна также была старинным другом Лидии Мариановны По-видимому, ее убеждения не совпадали с теми, которые были свойственны Лидии Мариановне, так как она была принципиальной атеисткой, рационально и трезво смотревшей на жизнь Но думаю, что разница во взглядах ничуть не мешала их дружбе, чему залогом служило золотое сердце Анны Соломоновны, свойственная ей безграничная любовь к людям и доброта, составлявшая самую суть ее натуры.
Анна Соломоновна была на несколько лет старше Лидии Мариановны и, мне кажется, относилась к ней как старший друг, с неизменной заботой и нежностью Впрочем, оттенок заботливой нежности вообще определял отношение Анны Соломоновны к людям. Этому способствовала и ее профессия детского врача. Когда Анна Соломоновна впервые появилась в колонии, ей, вероятно, не было еще 50 лет. Но нам она казалась старой. Действительно, она была старообразна. Довольно крупная женщина с сильными руками и ногами, с большой, покрытой постоянно растрепанными, выбивавшимися из высокой прически седыми волосами, она имела характерное некрасивое скуластое лицо. Но огромные черные, полные огня глаза, которые буквально метали искры, делали это лицо прекрасным.
Анна Соломоновна обладала неукротимым темпераментом. Всегда бодрая, веселая, она всем своим существом утверждала жизнь, которую принимала с ее трудностями и горестями радостно и открыто, заражая этим чувством окружающих. Стоило ей появиться среди людей, как жизнь начинала вихрем кружиться вокруг нее, сиять и искриться, не оставляя никого равнодушным. Анна Соломоновна совершенно не думала о том, какое впечатление она производит на людей. Она действовала решительно, согласовывая свои поступки исключительно с теми импульсами, которые возникали у нее в данный Момент. По большей части эти импульсы определялись настоятельной душевной потребностью сделать что-нибудь хорошее для людей, и тут Анна Соломоновна не считалась ни с какими преградами, условностями или препятствиями: дна попросту их не замечала Помню один случай, очень в этом смысле для нее характерный.
Как-то летом группа ребят ездила по приглашению в детскую колонию, которая находилась на станции Химки. Ехать пришлось через Москву, переходить с вокзала на вокзал, а в Химках идти несколько километров от станции. Случилось так, что назад младшие девочки отправились под предводительством Анны Соломоновны. Было очень жарко, и по дороге от той колонии на станцию мы очень устали, проголодались и захотели пить. Анна Соломоновна решительным шагом направилась к двери первого попавшегося дома в поселке, через который лежал наш путь, постучала и, войдя, заявила хозяйке, что девочки устали, их надо накормить и напоить. Помнится, мы чувствовали себя очень неловко, тем более что хозяйка не выразила особенного гостеприимства по нашему адресу, но Анна Соломоновна не обратила на это никакого внимания, а требование ее прозвучало так решительно, что на столе мгновенно появились еда и питье.
Рассказывали, что однажды Анна Соломоновна отправилась на аэродром и потребовала, чтобы ее взяли на самолет, т. к. она не может без этого обойтись. Тон ее и в этом случае был таков, что летчики ни на минуту не усомнились в неоспоримом ее праве на полет (что тогда было в диковинку) и выполнили эту беспрецедентную просьбу. Так же она поступала, если хотела попасть в театр на какой-нибудь спектакль или повести туда своих друзей.
Одним из самых привлекательных качеств Анны Соломоновны была ее исключительная музыкальность. Не имея законченной профессиональной подготовки (хотя музыке она все же училась), она играла по нотам или по слуху все, что угодно, и прекрасно импровизировала на фортепиано. Если требовался аккомпанемент к песне, то стоило кому-нибудь спеть ей несколько первых нот мелодии, как у нее аккомпанимент был готов, к тому же уснащенный разными украшениями. Для нас Анна Соломоновна играла безотказно, целыми часами, все, что мы просили — любые танцы, сопровождения к пению и т. д.
Приезжала в колонию сказительница русских сказок, известный знаток русского фольклора Ольга Эрастовна Озаровская. Ее первому появлению сопутствовали забавные обстоятельства. Среди жаркого летнего дня почему-то я одна оказалась в лесу за прудом, возле самой воды. Вдруг я увидела, что из-за деревьев вышла пожилая женщина, просто одетая, которая показалась мне деревенской бабой. Она заговорила со мной, и мы с ней довольно долго беседовали. Я не помню теперь содержания нашего разговора. Но он кончился тем, что я радушно позвала ее зайти к нам в дом отдохнуть и поесть. Она согласилась, и я повела ее в колонию. Каково же было мое удивление, когда Лидия Мариановна, увидев приведенную мною 'бабу', радостно бросилась ей навстречу, приветствуя в ней своего друга и замечательную артистку. Как в этот приезд, так и в свои последующие посещения колонии Ольга Эрастовна Озаровская много читала нам сказок и былин, делая это с большим мастерством.
Довольно рано стали наезжать в колонию толстовцы. О них у меня сохранились гораздо менее приятные воспоминания. Да и все ребята, а быть может и сама Лидия Мариановна, относились к их приездам довольно сдержанно. Чаще всех приезжали Сережа Булыгин и Сережа Попов (хотя оба были не первой молодости, почему-то их все так называли).
Из всех приезжавших толстовцев лучшее впечатление производил Сережа Булыгин. Импонировала его незаурядная внешность. Он был очень красив, чертами лица напоминая классический образ Христа. В его поведении мало ощутимо было очень часто присущее толстовцам тех лет ханжество; он больше молчал и только пел вместе с нами разные толстовские гимны (должна признаться, что я втайне им любовалась, исподтишка поглядывая на его прекрасное лицо).
Другое дело — Сережа Попов. Этот человек остался в моей памяти как один из самых неприятных представителей человеческого рода, когда-либо мною встреченных. Внешне невзрачный, небольшого роста, босой, одетый в нарочито простую холщовую одежду, он являл собой типичный пример двуличия:
