наемной карете домой. Сбруя лошадей, спускавшихся по крутой улочке, позвякивала так уныло, что на сердце у Мелиссы стало совсем тоскливо.
— Нехорошо на меня сердиться, Мел, — сказала ей по дороге тетя. — Я решила сделать все, что в моих силах, для нашего дорогого старого эмигранта, и сделаю это. Но почему ты думаешь, что этот Фуке так ужасен, я не понимаю. Он весьма вежлив, хотя и иностранец…
— Граф терпеть не может, когда обсуждают его личные дела, тетя, — с упреком напомнила Мелисса. — Вы знаете, как он горд. — Она представила, как разозлился бы старый господин, если бы узнал, что мисс Черитон обсуждала его личные дела с простым заключенным из замка.
— Но, мое дорогое дитя, весь город знает о внуке монсеньора Эстобана, — возразила ее тетя, постепенно осознавая, что ее племянница, может быть, и права. — Его старая служанка не перестает говорить об этом с тех пор, как они приехали в Темперли.
— Но сам граф об этом не говорит.
— Конечно нет, дорогая. Он очень сдержанный… Однако ведь нам нельзя закрыть рот на замок. Я не сомневаюсь, что мать монсеньора Фуке — очень хорошая женщина, и она, как и многие старые слуги, до сих пор предана семьям Арблон и Эстобан. Я не удивлюсь, если мы что-то узнаем из ее следующего письма сыну.
Мелисса не стала больше спорить: ее мысли снова вернулись к улыбке Эдварда Бьюмонта, не сходившей с его лица, когда капитан Вудкок помогал Софи усесться рядом с ним в экипаже, и мысли об этом были более горькими, чем мысли о пропавшем внуке графам.
Фуке упаковывал свои игрушки, собираясь домой, когда к нему подошел Гастон.
— Хорошо ли наторговал сегодня? — спросил Леконтре.
Фуке пожал плечами.
— Достаточно, — ответил он и через секунду спросил: — Ты помнишь старика, который приходил отдать деньги за лейтенанта в тот день, словно мы — его лакеи?
— Старый француз, который приехал к агенту?
— Ну а кто же еще? Я узнал сегодня, что он — один из этих проклятых эмигрантов. Ты знаешь об этом?
— Кто же об этом не знает? — Гастона это явно не удивило.
— Кто тебе об этом сказал? — требовательно поинтересовался Фуке.
— Одна из прачек в госпитале, когда я подрабатывал там. Она большая сплетница и рассказывала об этом старом эмигранте всем подряд. — Гастон выразительно взмахнул рукой. — Можно подумать, что он единственный эмигрант в Англии.
— Может быть, ты помнишь кольцо на его руке? Всем известно, что эти эмигранты вывозили с собой все свои деньги и драгоценности, когда покидали Францию. Это бриллиантовое кольцо на руке старика стоит целое состояние!
Гастон пожал плечами:
— Но какое нам до этого дело?
— Ты не понимаешь ничего, мой дорогой Гастон. Твой разум слеп, как новорожденный котенок. Ты узнал от прачки, где живет этот старый господин, parbleu?[1]
— Припоминаю, она говорила, что в Темперли, но я не уверен. Я плохо говорю по-английски и, возможно, неправильно понял ее.
— Темперли? А где это?
— Это деревня на холме, недалеко от города. Ее можно увидеть от южных ворот в базарный день, когда другие ворота не закрыты. Над деревьями возвышается шпиль собора.
— Хороший ориентир, — отметил Фуке, и Гастон с удивлением взглянул на него.
— Что ты задумал? — поинтересовался он. — Ты хочешь стащить одну из пушек замка и запалить ее перед домом старого эмигранта в Темперли? Ты даже не знаешь, где он находится.
— Это, без сомнения, можно выяснить; — с удовлетворением произнес Фуке. — А выяснив, где он живет, я этого не забуду. Я хорошо запоминаю подобные вещи. Я не забыл, например, того, что мать дала мне фамилию Арблон, чтобы я никогда не забыл о том, что я сын проклятого аристократа, и чтобы ненавидел их всю жизнь, до самой смерти. — Он бережно упаковал маленькую гильотину. — Будет очень забавно повстречать на днях графа де Эстобана… И услышать, что он мне ответит, когда я скажу ему: «Месье граф, мне привиделось ваше кольцо и привиделась ваша шея. И прежде чем я сломаю ее о мое колено, будьте добры, скажите мне, где лежат ваши деньги…» Будет интересно посмотреть, останется ли он таким же холодным и надменным… — Фуке рассмеялся, увидев выражение лица Гастона. — Моя мать знала, что делала, когда учила меня ненавидеть, друг мой. Ненависть — прекрасное тонизирующее средство. Она продлевает жизнь. — Неожиданно его лицо изменилось, и он схватил своего друга за руку. — Кто этот молодой человек, который сошел с лошади и передал ее на хранение часовому? Скажи!
Гастон проследил за его взглядом, устремленным в сторону южных ворот.
— Это всего-навсего городской врач. Он приезжает в госпиталь каждый день.
— В какое время он обычно приезжает?
— Ближе к вечеру. Говорят, неподалеку от тюрьмы живет молодая леди, и он посещает ее после того, как осмотрит пациентов в госпитале.
— У него хороший плащ и красивая шляпа, и перчатки тоже неплохие. Вероятно, он снимает их, когда обходит больничные палаты?
— Да, конечно. Он оставляет перчатки, шляпу и плащ внизу, в комнате старшего офицера и надевает старый халат, предназначенный для обхода.
— Хорошо. — Фуке улыбнулся и продолжил упаковывать игрушки, но на следующий день он очень поразил своего друга, спросив его о том, можно ли ему устроиться санитаром в госпиталь.
Фуке был сильным мужчиной, он мог легко поднимать переворачивать больных, у него были изящные и тонкие руки художника, и, кроме всего прочего, в больнице не хватало санитаров, поэтому его немедленно приняли на работу.
Глава 10
Дни шли за днями, партии в шахматы становились все более интересными и захватывающими, и граф обнаружил, что он не хочет отъезда своего гостя, точно так же, как и старая Жанна, будто лейтенант был тот самый жилец, приезда которого они ждали долгое время. Служанка была рада поговорить на родном языке и тому, что ей есть кому пожаловаться на английскую погоду и не любимых ею англичан.
— Эти англичане, — ворчала она, — никогда не делают то, что говорят. Никогда! Они произносят «добрый день» и при этом кисло улыбаются: это угрюмая и мрачная нация. — Возьмем, к примеру, рынок, — продолжала Жанна. — Им не нравится, если я говорю, что их товар плохой. Во Франции я, бывало, говорила людям, которые продавали капусту: «Посмотрите! Это плохой кочан. Вы думаете, я заплачу за него хорошие деньги? Найдите мне другой, будьте любезны!» И мне находили несколько кочанов, а я выбирала из них лучший. Но здесь ко мне проявляют полное равнодушие. Когда я выражаю претензии, торговцы смотрят на меня так, будто служанке эмигранта сгодится и испорченная капуста.
— Но они так же обращаются и со своими соотечественниками, — утешил ее лейтенант. — А для меня, например, нет ничего хуже, чем английское воскресенье.
— О да, вы правы. — Жанна выразительно поежилась. — Когда монсеньор, мадам Генри де Эстобан и я приехали в Англию, мы не могли понять эти английские воскресенья — на улицах тишина, никаких развлечений, рынки и даже булочные закрыты… Это выглядело зловеще… А как англичане идут в церковь! Молчаливо, словно на похоронах, без всяких разговоров.
Но англичане, которые приходили к лейтенанту, пока он жил у графа, явно не отличались молчаливостью. Английские леди, старые и молодые, постоянно справлялись о здоровье Романтичного француза, и иногда к ним присоединялся Эдвард Бьюмонт, который теперь был в близких отношениях с
