оживить предметы, Пьетро знал, как это сделать. В чертах стариковского лица Пьетро смог отобразить то, что простому глазу увидеть не дано. Он вложил в образ старика всю его суть, перевел этот образ на язык живописи для тех, кто привык им пользоваться. Но самым страшным, отчего кровь стыла в жилах, было тело Дарио, или, скорее, то, что от него осталось. У Дарио был вид только что разорванной тряпки — будто из него вынули кости, забрали все силы. Безжизненный. Мертвый.
— Синьора, поймите, мы не можем принимать в расчет этот рисунок, он… он фантастический. Мы должны серьезно поработать, чтобы понять, что Пьетро хочет сообщить нам символическим путем.
Синьора Монти не слушала.
— Верните мне моего мальчика, — шептала она.
— Синьора, пожалуйста… Понимаю, это тяжелый момент, но нам нужен кто-нибудь, кто мог бы поговорить с вашим сыном, кому он доверяет.
Синьор Монти направился двери:
— Пойду позвоню Алисе.
За рулем сидел Стефано. Умопомрачение Алисы прошло. Ужас — нет. Лицо Лукреции все еще стояло у нее перед глазами, а за ним — газообразный лик… лик чего-то иного. Чего-то злобного. Чего-то плохого.
Она думала о своем сне. О Дарио. Обрывки крутились в голове, но она не могла собрать их в единое целое.
Подойдя к постели Пьетро, она почувствовала себя виноватой за сон. Понятно, что это было глупо, но все равно она чувствовала себя виноватой, потому что на кого-то надо сваливать. Всегда.
— Привет, Пьетро.
Алиса произнесла это, не ожидая ответа. Отнеслась с уважением к его состоянию отстраненности от мира. Она поприветствовала его, потому что нуждалась в этом и хотела, чтобы он знал. Пьетро едва заметно качнул головой, но взгляд оставался наверху, на потолке.
— Посмотрите, — сказал Алисе врач, кладя ей под нос рисунок.
Алиса взяла листок в руки, взглянула. У нее затряслись руки и голова, лицо перекосилось от боли, на миг побелело. Лукреция злобно ухмылялась ей — неестественный блеск в глазах, тонкие, слишком тонкие губы. А за Лукрецией стоял не кто иной, как он, старик. Старик — газообразное изображение, которое наползало на лицо Лукреции, уродовало его.
— Алиса!
— Он… он…
Стефано вырвал листок у нее из рук и подхватил ее саму:
— Принесите стул, не видите, что ей плохо?
Принесли стул и холодную воду.
— Я не понял, — сказал доктор. — Вы знаете человека, изображенного здесь?
— Что? Нет. Я… я…
— У нее шок, она уже много лет близко знает семью Монти. Дайте ей время, — защитил ее Стефано.
— Я… я не помню, — прошептала Алиса. — Ты должен помочь мне, Стефано. Я хочу вспомнить. Я должна.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Март 1986 года
В классе с Дэнни
Лоб Дэнни покрыт красной коркой, ребята ничего не спрашивают, отходят от него. Дэнни садится — место, как всегда, у окна. Вытаскивает пенал, барабанит ручкой по парте, разглядывает воробьев, праздно прогуливающихся по крыше.
— Дэнни, что у тебя случилось?
Учительница подходит к нему до начала урока.
Дэнни прикрывает лоб руками.
— Покажи.
Учительница приветливая, и от нее хорошо пахнет. Она отнимает его ладошку ото лба. Такая близость не причиняет ему страданий.
— Ты упал?
Дэнни кивает. Дети смеются. Смеется Диего, толстяк. Смеется красивая белокурая девочка рядом с ним. Красивая белокурая девочка с большими голубыми глазами.
— Он бился головой о стекло, как псих! — кричит Диего.
— Диего, помолчи, — говорит ему учительница.
— Я не псих, — шепчет Дэнни. И ломает авторучку. Пластик оцарапывает ладошку, кожа краснеет, саднит. Щеки Дэнни вспыхивают, глаза превращаются в холодные лужи.
«Какой странный ребенок», — думает учительница и отходит от него. Всякое отчуждение разрывает душу. Дэнни чувствует, как рвутся швы на сердце. Всегда. Они всегда горячие. Не заживают никогда.
— Пойди умойся холодной водой, Дэнни, тебе станет лучше.
Так она его выпроваживает: «тебе станет лучше».
— Начнем урок, дети.
И урок начинается. Без него.
Дэнни проходит между рядами.
— Ну давай, сделай ты ему, — подначивает Диего белокурую девочку.
— Почему я?
— Потому что я с другой стороны, давай, он уже идет!
Тоненькая ножка белокурой девочки колеблется, потом вытягивается. Дэнни запинается. Падает, защищая лицо руками. Взрыв злорадного смеха.
— Дэнни! — кричит учительница.
Дэнни встает, лицо горит. Показывает пальцем на белокурую девочку. Не издает ни звука.
— Кто это сделал?! Лукреция — ты?! — спрашивает учительница.
— Это не Лукреция, он сам упал, как перезрелая груша! — говорит Диего.
— Это правда? Он сам упал? — спрашивает учительница еще раз.
Лукреция кивает.
— Ну ладно, Дэнни, если ты не ушибся, иди в туалет, и побыстрее, будь умницей, — говорит ему учительница.
Будь умницей. И Дэнни выходит и делается умницей. Дэнни убирается ко всем чертям и делается умницей. Дэнни всегда умница, когда убирается ко всем чертям.
В спину Лукреции — толчок. Лукреция оборачивается:
— Что такое?
За ее спиной девочка — темные кудрявые волосы, мерцающие глубокие глаза.
— Я видела тебя! — шипит она.
— Ну и что? Он и так себе лоб разбил.
— Если ты еще хочешь дружить со мной, никогда больше так не делай.
— Алиса! Пишем диктант… — повышает голос учительница.
— Так тебе и надо, — шепчет в ответ Лукреция.
Алиса показывает язык. Потом они улыбаются друг дружке. Алиса знает, что Лукреция больше не
