Она уставилась на меня, и я уже приготовилась к очередному скандалу, но через пару секунд она все же одернула юбку и села прямо.
Я была озадачена и шокирована этим новым происшествием, на сей раз откровенно сексуального характера. Я знала, что ранняя мастурбация у маленьких детей явление не такое уж исключительное, хотя об этом и не принято распространяться. Но когда ребенку исполняется восемь-девять лет, у него уже складывается понимание (даже если он из непростой среды): это не публичное занятие. Намеренно ли Джоди делала так, чтобы ее увидели? Поскольку мы все время были поблизости, она знала, что мы можем заметить. Хотела она шокировать нас или это что-то абсолютно бессознательное? Акт самоудовлетворения или физиологическая привычка, безвредная, как грызть ногти? Ответа я не знала, но все, что подпадает под определение сексуального поведения, должно быть зафиксировано. Я подумала, что необходимо записать об этом в журнале и потом обсудить с Эйлин.
Когда девочки вернулись из школы домой, они обе попали под град кулаков, и я из последних сил успокоила Джоди. У нее случилась еще одна сильная вспышка гнева, и снова мне пришлось усмирять ее. Наконец она угомонилась, и я закончила возиться со спагетти болоньезе, которые готовила на ужин. Мы расселись за столом, и я нарезала спагетти для Джоди.
— Хочу бургер, — скомандовала она, скорчив гримасу.
— Бургеры будут в другой раз, а сейчас мы едим это.
Она взяла свою тарелку и запустила ее в стену. Осколки с треском разлетелись, а на стене остались темные брызги соуса вперемешку с нитями макарон. Они сначала сползали вниз, потом отваливались и падали на пол. С минуту мы молча наблюдали за этим, потом я заметила, что дети в изумлении смотрят на меня. А меня переполняли злость и беспомощность. Весь день мне удавалось мириться с ее отвратительным поведением, и сейчас все пошло насмарку. Теперь она вздумала выбросить совершенно нормальный ужин, наделала беспорядка, всех расстроила без какой-нибудь на то видимой причины.
— Живо в комнату! — велела я. — Сегодня я уже достаточно насмотрелась!
Она сползла со стула и, выходя из-за стола, ударила Люси по голове — сильно — сжатым кулаком. Она вылетела из комнаты, хлопнув дверью так, что с потолка отлетел кусок штукатурки. Люси молчала, но я видела, что ее глаза наполнялись слезами. Я обняла ее.
— Прости, — сказала я, коря себя за то, что стала причиной такой боли своих детей. — Кажется, я ошиблась. Я не должна была принимать ее. Это слишком сложно для всех нас. Завтра утром я поговорю с социальным работником.
В шесть с минутами раздался звонок в дверь, и взъерошенный молодой человек представился сопровождающим Джоди на свидание. Она спустилась вниз и вышла в приподнятом расположении духа, а проходя по садовой тропинке, помахала на прощание рукой. Неужели ей совсем не совестно? — думала я. Она хоть понимает, насколько плохо себя ведет, ощущает ту мрачную атмосферу, которая воцарилась в доме?
Это был первый момент настоящего покоя почти за целую неделю. Дети наверху занимались. Я в гостиной смотрела телевизор, но не видела, что происходит на экране. Все в моей голове перемешалось. Жизнь с Джоди не просто была трудной, она была почти невозможной, и впервые за все время я начала переживать, что так и не смогу достучаться до нее. Джоди была самой склочной девочкой, с которой сводила меня жизнь. Она была очень холодной и безучастной и совсем не хотела кому-нибудь нравиться. Казалось невозможным наладить с ней контакт, потому что она не шла навстречу. Она не хотела меняться и предпочитала оставаться в таком обособленном состоянии, в собственном мирке, выражая свои желания и эмоции через насилие и истерики. Насколько я знаю, отношения между людьми требуют умения и принимать, и отдавать, а потребность в любви и одобрении взаимна. Но если одному ничего не нужно из того, что может предложить другой, то найти компромисс невозможно. Вот так и с Джоди. Никогда не встречала ребенка более далекого от реальности и менее стремящегося к теплу и ласке. Казалось, ноша, которую я взвалила на себя, приютив Джоди (как-то разрушить барьер ее эмоциональной отчужденности), увеличилась в сотни раз. Ситуация была безвыходная. Я не могла оставить Джоди, потому что это было жестоко по отношению к моим детям (ее выходки были слишком опасны). Выше моих сил было видеть, во что превращается их домашняя жизнь, как ставится под угрозу их безопасность, тогда как им любовь и стабильность нужны не меньше, чем Джоди.
С другой стороны, я знала, чем чревато возвращение Джоди. Не только тем, что одним отказом будет больше и еще одна черная галочка появится против ее имени, превращая девочку в предмет загадочного ужаса: «Шестеро опекунов за четыре месяца! Только представьте, что за монстр!» Возвращение будет означать, что ее поместят в детский дом. А детский дом уж точно не подходящее место для Джоди. А еще это будет означать, что у нее не останется шанса жить в нормальной семье. Если я не оставлю ее у себя, никакой опекун больше не примет ее. И как я могу считаться опекуном, если не способна помочь самому трудному ребенку?
Пока я так сидела и переживала, на лестнице послышались шаги. Люси и Пола вошли и сели по обе стороны от меня, а Эдриан исчез на кухне. Я была тронута. Дети пришли поддержать меня в моей неудаче. Эдриан принес на подносе чай.
— Держи. — сказал он мне.
— Спасибо, родной.
Эдриан посмотрел на девочек, потом откашлялся.
— Мам, мы тут подумали… — начал он и замолчал.
— И?.. — подтолкнула я.
— Да… Мы хотим, чтобы Джоди еще осталась, хотя бы ненадолго. Мы считаем, нужно подождать и посмотреть, что будет дальше.
Я переваривала услышанное и не могла вымолвить ни слова, пораженная их благородством. Нашу жизнь в последнюю неделю счастливой не назовешь, и дом, вместо того чтобы быть безопасным, тихим пристанищем, стал местом, где тебя могут ударить, толкнуть, напасть на тебя; что уже говорить о визге, от которого мурашки бегут по коже, крике, от которого кровь стынет в жилах, бессонных ночах — таков был разменный курс. И когда я предложила отдать Джоди и вернуть в нашу семью покой и тишину, мои дети решили беспрекословно мириться с этим. Были ли они на самом деле к этому готовы? И снова меня потрясли их невероятная доброта и взрослость — всегда, когда дело касалось приемных детей. Я взглянула на Люси и Полу.
— Вы уверены? — спросила я тревожно. Я не хотела, чтобы потом они сожалели. — Вы точно этого хотите? В ближайшие дни с ней, возможно, станет не легче, а еще труднее.
— Мы все хотим, чтобы она осталась, — подтвердила Люси. — Мы знаем, она изменится. А если нет, мы всегда успеем прогнать ее! — Она ободряюще улыбнулась.
Я почувствовала облегчение и вместе с тем уважение к своим детям. Я знаю, что пристрастна, и наверняка у других родителей тоже есть причины гордиться своими отпрысками, но меня в такие моменты гордость просто переполняет.
Джоди вернулась в девятом часу и была в хорошем настроении. Так же, как и мы. У нас выдались почти три часа передышки, и мы теперь ясно представляли свою цель. Джоди с гордостью показывала, какие куклы и конфеты подарил ей отец. Еще она намеренно дважды сказала, что он купил ей бургер и картошку. Я улыбнулась. Однако, кроме этого, Джоди больше ничего не могла рассказать о встрече с родителями.
Время сна уже давно наступило, и я, как обычно, то принуждая, то убеждая, отвела ее в ванную, а потом уложила спать. Она не хотела новых кукол, но взяла с собой в кровать большую панду, которую принесла с собой, и уткнулась в нее. Я прочитала ей сказку, пожелала спокойной ночи и, оставив свет включенным, закрыла за собой дверь. Меня переполнял оптимизм. Теперь, когда Джоди повидалась с родителями, она начнет привыкать к тому, что две стороны ее жизни существуют параллельно. Я села в гостиной и принялась за книгу, которую пыталась читать уже вторую неделю. Это была сатирическая книга, и я смеялась над ней в голос. В половине десятого Пола позвала меня сверху и сказала, что уже готова спать и я могу подоткнуть ей одеяло. Ребенок может долгое время не отказываться от этого ритуала, пока об этом не проведают его друзья.
