и стала сражаться с ужином.
Мои родители были поражены — это было написано на их лицах. Джоди задала свой вопрос так запросто, словно это было вполне обычным предположением. Мы быстро сменили тему и бодро заговорили о посторонних вещах, но я не могла выбросить из головы то, что услышала от нее. Ее дедушка? Я вообще не знала, есть ли у нее дедушка, да и бабушка тоже — о них ничего не было сказано в документах. Может, она путала дедушку с отцом? Неужели действительно в этом был замешан еще и дедушка? То есть еще один растлитель в ее жизни? Был ли рядом с ней хотя бы один человек, кто не подвергал ее насилию? Я посмотрела на отца — он все еще был подавлен «сюрпризом» от Джоди — и снова задумалась о том, насколько же велико может быть различие между семьями. Сможет ли ее восприятие когда-нибудь измениться? Возможно, однажды она правильно осмыслит то, что было в ее жизни: что это было неправильно и плохо, — осознает, что большинство семей живут совсем иначе, но временами это казалось пустой надеждой.
Весь вечер я не спускала с Джоди глаз, а мама помогала ей рисовать и делать аппликации. Мы никогда не уходили от родителей без чашки чая и куска домашнего пирога, поэтому покинули дом уже после шести. На дороге случилась авария, так что добраться домой нам удалось, когда Джоди давно уже пора было спать. Я решила отложить расспросы о ее дедушке до завтра, но, подоткнув ей одеяло и притушив свет, я неожиданно услышала ее вопрос:
— А почему дедушка ничего не делал с Эдрианом и Полой? Разве он их не любит?
Я посмотрела на Джоди в полутьме. Она была вся закутана в одеяло, и мне были видны только ее светлые волосы, разметавшиеся по подушке. Как же мне объяснить ей разницу между нормальной любовью и тем извращением, которое она познала?
— Это другая любовь, Джоди. Совершенно не та, что может быть между взрослыми. А то, что делали с тобой, — это вообще никакая не любовь. Это было жестоко и очень, очень плохо. Когда ты подрастешь, ты все поймешь.
Я хотела уйти, чтобы приготовить себе кофе или, может быть, почитать газету, но поняла, что, если я сейчас не доведу этот разговор до конца, к утру Джоди все забудет, и ее чудовищная память засосет ее обратно в черную пропасть жестокости.
С волнением я включила свет поярче и села на стул возле кровати. Джоди выглянула из-под одеяла, и я погладила ее по голове:
— Джоди, солнышко, дедушка делал тебе больно так же, как и твой папа, и дядя?
Она покачала головой:
— Нет, Кэти. Они были милые.
— Они? А сколько у тебя дедушек?
— Дедушка Уилсон и дедушка Прайс.
— Значит, двое. А что значит «милые», Джоди? Она задумалась, на лбу ее появились морщинки, а я все надеялась услышать, что они водили ее в зоопарк, дарили яйца на Пасху — что-нибудь, что делают нормальные дедушки.
— Они ложились на меня сверху, но больно не было. Просто писали в кровать. Это потому, что они любили меня, Кэти, — сказала она так, словно действительно речь шла о походе в зоопарк.
— Нет, не любили. И это не мило, Джоди. Взрослые не показывают так свою любовь. То, что они сделали, было жестоко. И никакого отношения к любви не имеет.
Хотя, конечно, я понимала, почему семяизвержение без полового акта казалось ей более добрым, по сравнению с другими вещами.
— А мама с папой были в комнате, когда это происходило? — спросила я.
— Иногда, — кивнула она. — И еще дядя Майк и какие-то незнакомые люди.
Я взяла ее за руку и снова погладила по голове:
— Что-нибудь еще? Ты больше ничего не помнишь?
Она отрицательно покачала головой.
— Можно мне теперь сказку, Кэти? Про Топси и Тима.
Она вовсе не была расстроена, и я вдруг поняла, что я тоже. Мои чувства начинали атрофироваться так же, как и ее. Я прочитала ей сказку, потом пожелала спокойной ночи и спустилась вниз. Записала в журнал наш разговор, потом вышла на улицу покурить. Стоя там, на морозном ночном воздухе, я подумала, не пройти ли мне курс обучения психотерапии, и решила — нет. Если я предприму неумелую попытку вылечить Джоди, то могу усугубить ситуацию. Мне оставалось только продолжать уже начатое, просто стараться трезво подходить к делу, чтобы восстановить нормальное состояние Джоди, но это не могло устранить тот ущерб, который был нанесен ее психике. Уже в который раз за то время, пока Джоди жила у нас, я почувствовала себя совершенно некомпетентной.
В воскресенье утром Джоди кипела энергией, и мне пришлось отвечать на нескончаемый ноток вопросов о школе. Задают ли там домашние задания? Играют ли гам в игры? Есть ли у учительницы муж? А папа? Не пойдет ли дождь? Следуя своей обычной политике, я решила направить на что-нибудь ее кипучую энергию и усадила на велосипед.
— Как холодно, — заметила я, застегивая воротник, — может, снова пойдет снег.
Мы выехали на горку.
— Что такое снег? — спросила она.
Я попыталась напомнить, как в начале месяца три дня, не прекращаясь, шел снег, как сильно он ей нравился. Но Джоди пожелала, чтобы снег выпал прямо сейчас, и разозлилась, когда я не смогла (или, по ее словам, не захотела) осуществить это. Итог — новый приступ истерики. Джоди распростерлась на тротуаре и, сжав кулаки, требовала снега добрую четверть часа. Это было бы смешно, если бы не было так холодно. Мы вернулись, я усадила ее перед телевизором, а сама пошла готовить ужин, после которого она все еще находилась в сильном возбуждении, а потом закатила очередную истерику, так как я отказалась идти за мороженым. Я уговорила ее принять ванну, это ее успокоило, и в семь мне удалось уложить ее спать. Завтра Джоди пойдет в школу, где не была уже больше года, и я молилась, чтобы первый день прошел хорошо.
ГЛАВА 24
Друзья
Всю ночь Джоди спала беспокойно, но наутро вскочила выспавшейся и радостной, тогда как я была вконец измотана. Она оделась в школьную форму, и мы только слегка повздорили, когда ей приспичило надеть новые колготки, но мне удалось отговорить ее. В школу мы приехали рано и остались сидеть в машине, слушая радио. Джоди пребывала в приподнятом настроении, но было видно, что она нервничает, нервничала и я, думая о ней.
Я довела Джоди до школьных ворот и сжала ее руку покрепче, когда мы вошли в школу. Миссис Райс подошла и встретила нас в приемной. Было решено: ввиду отсталости Джоди каждое утро я буду передавать ее с рук на руки миссис Райс и так же забирать ее в конце дня. Я обняла Джоди на прощание и с волнением проводила их взглядом, пока они шли по коридору.
Только я пришла домой, зазвонил телефон. Звонила Джилл — она получила отправленное ей в воскресенье письмо по поводу дедушек Джоди и уже поговорила с Эйлин. Она проверила записи и подтвердила, что действительно никаких дедушек на примете не было. Все это выяснилось так быстро, что мне стало интересно: неужели на Эйлин подействовало начальство? Была жива бабушка Джоди по материнской линии, но уже много лет назад она рассорилась с дочерью, и контакта они не поддерживали. Дедушек по обеим линиям Джоди никогда не знала. Джилл сделала паузу, ожидая, что я приду к единственному возможному выводу.
— То есть они относятся к той же категории так называемых дядюшек, педофилов под личиной семьи?
Джоди и прежде представляла мне своих обидчиков как дядюшек и тетушек, но выходит, что они не
