— Нормально, — ответил я.
— Ты ведь чем-то расстроен, Ронни, правда? — он поглядел на меня своим особенным взглядом. — Что случилось? Они не попросили тебя прийти еще раз?
— Они никого не попросили прийти еще раз. Просто сказали, что, возможно, дадут знать.
— Не нравится мне это, — сказал Майк. — По-моему, когда имеешь дело с детьми, им надо сразу все говорить. Нельзя допускать, чтобы они терзались в неведении.
— Ну, они сделали по-своему. — Надо сказать, что я был достаточно мрачен и не очень хотел разговаривать.
— Но как ты играл-то? — спросил Майк. — Ты же должен знать, как играл. Плохо?
— Не-е, — ответил я, — не очень. У меня не было шанса не пропустить в самом начале — это был отскок.
— Надеюсь, ты не стал орать на защитников, — улыбнулся он, — как иногда делаешь в Скрабсе.
— Нет, я ничего не сказал.
А через три дня пришло письмо. Не посещу ли я стадион «Боро Юнайтед» в следующий вторник вечером для тренировки? Когда я прочитал это, то комната перед моими глазами пошла ходуном. Я не мог во все это поверить. Вообще-то я потом был в отключке целый день: меня о чем-нибудь спрашивали на уроках, а я не слышал, так что им приходилось орать на меня, а один из учителей спросил, не болен ли я. Когда я рассказал ребятам и показал им письмо, они обалдели и сказали, что это просто сказочно, а Роджер Гиббс, наш левый хав, один из самых яростных болельщиков «Челси», засмеялся: «Что же, я приду посмотреть, как ты напускаешь на «Бридже». Рон».
И вот в следующий вторник я в «Боро», На тренировке нас было человек двадцать, но я узнал только троих или четверых из тех, кто играл со мной в том матче, и другого вратаря среди них не было. Мы тренировались в большом зале, принадлежащем клубу, под руководством Рэга Джеймса; немного побегали, поделали разные упражнения и все такое, позанимались с мячом, потом сыграли пять на пять, а после всего этого другой тренер, Вилли Пратт, взял отдельно вратарей. Нас оказалось трое: кроме меня, один высокий рыжий парень откуда-то из окрестностей Хэкни, а другой, пониже ростом, блондин из Финчли. Оба были постарше меня на пару лет. Мы посмотрели друг на друга, как бы оценивая, насколько каждый из нас мог быть хорош, а потом Вилли заставил нас падать на маты и делать упражнения на реакцию — бросал нам с близкого расстояния мячи в разных направлениях так, что приходилось все время прыгать в разные стороны. Я любил такие занятия. На поле мы так и не вышли — они, наверное, никогда его не использовали в таких тренировках, — но в, самом конце Рэг Джеймс подошел ко мне и спросил:
— Хочешь посмотреть на поле, сынок?
— Да, — сказал я, и мы вышли на улицу.
Помню, как мы стояли на красных гаревых беговых дорожках. Был довольно сырой вечер, и от дождя все вокруг размокло. Освещение было выключено, и в темноте трибуны выглядели, как какие-то призраки или утесы. Я посмотрел на ворота, и они показались мне очень, очень большими.
Рэг сказал: «Хочешь пройтись по траве?», и мы пошли. Я встал в ворота, подпрыгнул и достал до перекладины, а Рэг засмеялся и сказал: «Тебе придется подрасти!» Потом он подошел к отметке, с которой бьют пенальти, и вздохнул: «Вот здесь со мной и случилось. В Блэкберне. Пошел на мяч, столкнулся с центрфорвардом и сломал ногу. С тех пор больше не играл; в сорок восьмом это было».
Я спросил его, где он был все это время, а он ответил:
— Здесь, в «Боро». «Боро» — это навсегда. Другого такого клуба нет и не будет. Ты, кстати, за кого болеешь?
— За «Челси», — сказал я и подумал, не сглупил ли.
— Что ж, «Челси» — неплохая команда, — сказал он. — Но сейчас ты в «Боро», и, если тебя возьмут, ты никогда не захочешь уходить.
Раньше я об этом особенно не задумывался, ведь было еще очень далеко до того времени, когда я смог бы подписать профессиональный контракт с «Боро» — при условии, что они захотят иметь меня. Но слова Рэга навели меня на кое-какие мысли, потому что определенно был какой-то особый дух в этом клубе: «Боро» то, «Боро» это, так в «Боро» не делают, в «Боро» делают так. И все же, я даже не знаю, как это толком объяснить, но все это было в прошлом. Не потому, что связано с игроками прошлого, о которых многие сегодня и не слыхали, а просто, как мне кажется, люди сейчас стали думать по-другому, в особенности профессиональные футболисты. Вот мой старик говорит о своей почтовой конторе так, словно он должен быть ей за что-то благодарен, словно она заботилась о нем всю его жизнь. По мне же это просто-напросто работа. И если она постоянная, то только потому, что никто больше не хочет туда идти; рабочий день долгий, приходится много ходить, а платят мало.
Время от времени я слышал, как старик ворчал: «Вы, дети, не понимаете, как вам повезло. Когда я был в вашем возрасте, у меня не было того, не было этого, а если я хотел пойти на футбол, то должен был копить деньги на билет три недели». Возможно, это было так. «о как можно ожидать от нас, что мы это поймем? Мы ведь можем понять только то, что сами испытали. И это вовсе не значит, что мы ничего не ценим; мои папа и мама прекрасно ко мне относятся, и к ним всегда можно прийти и поговорить о разных делах, но они не понимают, что все, что у нас есть, оно есть сейчас, а сейчас — это все, что мы знаем о жизни.
В течение следующих восемнадцати месяцев или около того я тренировался в «Боро» и время от времени появлялись среди нас новые лица, а иногда кто-то пропадал. Один парень, с которым мы немного подружились, Сэмми Канингем, центрхав, был просто убит, когда ему сказали, что он может больше не приходить. Он говорил: «Не знаю, что я скажу всем там, в школе. Даже не знаю, как мне смотреть на них».
«Ничего, не переживай, — сказал я, — может, найдешь другой клуб», а он только качал головой. И действительно был страшно расстроен, потому что в этом возрасте ты не очень-то веришь в себя. Но он все-таки был профи. Через какое-то время его взял «Лутон», и там он неплохо проявил себя.
Был у нас еще один парень, который мне нравился, — Дэнни Страуд, центрфорвард, родом из Слафа. Для своего возраста он был высок и здорово обращался с мячом, никогда не спешил. Могло показаться, что он слишком медлителен, но на самом деле он четко использовал время, даже создавал время. Думаешь, что он уже потерял мяч, но в последнюю долю секунды его нога вдруг вытягивается и укрывает мяч от того, кто хотел его отобрать. Он и в воздухе хорошо играл, очень высоко прыгал. Когда играешь против него, и мяч навешивают в центр, ты уже думаешь, что сейчас легко его поймаешь, как вдруг Дэнни возникает где-то над тобой и часто переигрывает тебя. Со мной так бывало, особенно вначале, когда я еще был маленького роста.
Вне поля он был таким же, как и на нем, — довольно небрежным, беззаботным. То и дело получал нагоняй от кого-нибудь из тренеров за расхлябанность, за то, что не всегда усердствовал, но это, кажется, никогда его не беспокоило, он просто улыбался и продолжал делать по-своему, как бы говоря: что, мол, этот глупец может обо всем этом знать? Вот уж кто был уверен в себе! — я ему завидовал. Если кто-то из нас и должен был чего-нибудь добиться, так это Дэнни.
Итак, я перестал думать о «Челси» и начал думать о «Боро» — наверное, для вас это не неожиданность. Случилось же это не сразу. Я не хочу сказать, что вдруг разом снял все вымпелы и фотографии «Челси» со стен своей комнаты и повесил на их место вымпелы и фотографии «Боро». Я не начал ходить на матчи «Боро», когда выдавалась свободная суббота, хотя на неделе иногда ходил — главным образом потому, что для нас это было бесплатно. Просто я стал думать о «Челси» не так много, как раньше, меня перестало интересовать, как там дела у Питера Бонетти и остальных. Теперь я больше думал о себе и о своих делах. И коль скоро мне предстояло делать эти дела в «Боро», то вполне естественно, что я стал думать о «Боро».
Однажды ко мне зашел Роджер Гиббс и в разговоре заметил, что у меня отличная коллекция всяких штуковин о «Челси», а я вдруг предложил:
— Можешь взять все себе, Родж.
— Что? — он оторопел. — Все? Просто так?
— Да, — сказал я, — бери все, кроме Бонетти.
И он взял. Он носился по комнате со скоростью сто миль в час, словно боялся, что я передумаю, срывал фотографии, флаги и все остальное, пока, наконец, ничего не осталось, кроме Бонетти, а у меня,
