обществе незнакомых людей, которых он считал очень важными. — все время переминался с ноги на ногу и отводил от них взгляд.
Босс был очень дружелюбен с ним, веселился и много шутил. Он сказал:
— Для меня большое облегчение видеть вас.
— Мне тоже очень приятно, — сказал мой старик, и я увидел, что он просто не знает, что ему говорить.
— Я не сказал, что мне приятно, я сказал, что это большое облегчение, — босс смотрел то на меня, то на отца, переводя взгляд с его макушки на мою. — Я боялся, что вы окажетесь невысоким, как я. — А мой старик был ростом около пяти и девяти. — Я обещаю вам, — продолжал босс, — что если ваш сын вырастет таким же высоким, как вы, он будет играть за Англию!
Естественно, старик разулыбался и при этом задергался так, словно его защекотали до смерти. Он спросил:
— Вы действительно думаете, что он настолько хорош?
А босс ответил:
— Он может стать настолько хорош. У него есть реакция, у него есть храбрость, он приобретает рассудительность. То, что ему нужно, — опыт, и чем скорее мы сможем получить его в наше полное распоряжение, тем быстрее начнем обтесывать его.
— Да, — пробормотал старик, — я очень рад, не поймите меня неправильно, но школа... ему ведь только пятнадцать.
— Он может ходить в вечернюю школу! — сказал босс. — Чему вы хотите его обучить? Бухгалтерскому делу? Инженерным наукам? Он может учиться в техническом колледже, если хотите, — я с радостью увидел, что старик опять задумался.
— Да, наверное, можно так, — сказал он наконец. — Но, понимаете... Не то чтобы я не хотел видеть его профессиональным футболистом, не то чтобы мне не было приятно, что вы так высоко его цените, — но вдруг у него не получится? Вы понимаете, о чем я?
— Получится, — сказал босс, — я могу вам это обещать. Это лучший вратарь из тех, что я видел за многие годы! — А я в это время парил в облаках, честно признаюсь.
В конце концов папа согласился: да, я могу подписывать контракт, как только закончится Пасха и школьный футбольный сезон, в котором я еще хотел поиграть. Чарли Макинтош сказал:
— Тогда давайте поставим там нужную дату и подпишем сейчас; этим мы избавим Ронни от других клубов — они уже не будут его беспокоить.
По-моему, это было здорово, и старик тоже согласился. Тогда босс позвал секретаря, чтобы все засвидетельствовать, как положено, и я подписал. Полупрофессиональный, точнее, начальный профессиональный контракт: пять фунтов в неделю, а с восемнадцати лет — десять.
— К тому времени, — сказал босс, — он у нас уже будет настоящим профи. Он подпишет полный профессиональный контракт в семнадцать лет — в этом можете не сомневаться.
Короче говоря, я подписал, и папа подписал, и Чарли Макинтош подписал, и его секретарь подписал, — и отныне я стал полупрофессионалом в «Боро».
Как же тяжело было ждать того дня, когда я смогу приступить к тренировкам! В особенности после разочарования, которое я испытал, не попав в школьную сборную. Ходить в школу — занятие само по себе невыносимое. Должен признать, что никогда его не любил — не имею в виду, рабочую сторону дела: книги и все такое. Для меня это было просто отбыванием номера, теперь же стало еще хуже, ведь я знал, что меня ждет, когда все это, наконец, кончится. Учителя любили поддевать меня на уроках, особенно математик: «Проснись, Блейк, ты еще не в «Боро», или: «Тебе надо быть повнимательнее, чем сейчас, Блейк, когда ты встанешь в ворота «Боро», иначе будешь пропускать голы дюжинами».
Майк был по-настоящему рад за меня:
— Я же говорил, что тебя возьмут, Ронни. Я знал. Теперь все зависит от тебя, сынок. Ты обязательно станешь настоящим профи, когда тебе стукнет семнадцать, не сомневайся. И вот тут-то начнутся искушения, тут-то тебе придется решать.
— Что решать. Майк? — я не очень-то въехал в то, что он сказал.
— Хочешь ли ты стать настоящим, серьезным профессионалом.
— Конечно, — сказал я. — Это же все, чего я хочу.
— Э-э, это то, чего ты хочешь сейчас, Ронни. Ты сейчас так думаешь, пока живешь дома, пока еще не бросил школу и пока жизнь похожа на ведро черешни. А ведь у футболиста полно искушений. Есть вещи, о которых ты пока даже не подозреваешь. Но у тебя все будет в порядке, если усвоишь один принцип: пусть всегда у тебя на первом месте стоит карьера. Всегда следи за собой: везде и во всем. Одна рюмка в пятницу вечером будет стоить тебе гола в субботу.
Честно говоря, я никогда ничего, кроме пива, не пил, но все равно сказал большое спасибо. Я понял, что он имел в виду, хотя и не совсем, ведь что может быть более искусительным, чем футбол, особенно для пятнадцатилетного мальчишки?
Никогда не думал, что буду чувствовать что-нибудь, покидая школу, но, как это ни смешно, чувствовал — какую-то пустоту, что ли, особенно в первые дни. Наверное, там было не так уж плохо, даже, может быть, я был счастлив там, играя в футбол, и все такое. Когда я уходил, все были очень милы со мной, желали удачи, говорили, что будут приходить на мои игры, просили не забывать и появляться на игровой площадке.
Я часто там появлялся, особенно летом, когда профессиональный сезон закончился, и я больше не тренировался в «Боро». А в следующем сезоне моя жизнь стала более напряженной, и я понемногу отошел от этого. Знаю, что Майк поначалу расстроился. Я его как-то встретил на улице возле Портобелло Роуд, и он посмотрел на меня своим медленным взглядом и сказал:
— Что-то не заходишь к нам больше, Рон.
— Да, Майк, — ответил я, — сейчас стало немного труднее. — Он кивнул так, словно ожидал именно этого ответа.
Он по-прежнему появлялся в самых неожиданных местах; никогда не знаешь, где его встретишь. Стоишь, например, в воротах во время какой-нибудь юношеской игры или в матче Лиги Юго-Восточных графств и вдруг слышишь за спиной: «Привет, Рон», или «Неплохо ты его поймал, а, Ронни?», и видишь Майка
— на сей раз, конечно же, без велосипеда. Стоит, опершись на бортик, иногда совсем один, потому что редко кто на такие игры ходит.
Жизнь полупрофессионала была отличной, пока не начало приближаться семнадцатилетие. Я вновь стал беспокоиться: а вдруг они не захотят продлевать контракт? В принципе можно оставаться до восемнадцати лет, но никто этого не делал; в семнадцать все уже определялись.
Полупрофессионализм был тогда понятием довольно новым. Раньше таких, как я, называли стадионной обслугой — они убирали трибуны, помогали следить за полем и все такое. Наверное, в клубах поменьше все и сейчас так. Но не в «Боро»: здесь считают, что главное — научить тебя играть в футбол, и поэтому самое большее, что тебе иногда приходится делать, — это разложить форму для первой команды в субботу утром. Мне это нравилось: приходить в раздевалку, думать о том, кто какую футболку наденет, и, конечно же, представлять, что когда-нибудь я сам надену эту форму, и что это будет за чувство, когда ждешь сигнала к выходу на поле и потом выбегаешь из туннеля перед, может быть, шестьюдесятью тысячами зрителей.
Мы не часто бывали в «Боро», обычно тренировки проходили в Эктоне, там же и большинство игр — на небольшом местном стадиончике. Мне приходилось довольно долго туда добираться каждое утро, а большинство других полупрофи снимали жилье по соседству.
Впрочем, Дэнни Страуд тоже ездил из дома — из Слафа. Его взяли примерно через неделю после меня. В каком-то смысле мы были как бы клубом внутри клуба, ведь у нас не было, по сути, ничего общего с первой командой. Кто-то из ее игроков иногда заговаривал с нами, к кому-то было не подступиться. В воротах тогда стоял Гарри Воган, высокий валлиец с огромными руками, который все время жевал резинку. Он уже давно играл в клубе — ему тогда было около тридцати двух — и провел много матчей за сборную Уэльса.
Очень сильный и намного крупнее, чем Питер Бонетти, но при этом довольно подвижный. Я
